Коллектив авторов - Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи
Однако для создания прочного стежка потребовался еще челночный механизм, который подавал нитку снизу; его подарил швеям американец Элиас Гоу в 1845 году. Теперь игла прокалывала ткань, и нитка из ее ушка подхватывала нижнюю нитку, закрепленную на шпульке. Две нити затягивались и прочно скрепляли ткань. Правда, в швейной машинке Гоу игла двигалась горизонтально, а ткань располагалась вертикально.
В 1851 году американец немецкого происхождения Исаак Зингер перевернул машинку, и теперь ткань располагалась горизонтально, а игла ходила вертикально, что было гораздо удобнее. Начиная с 1854 года Зингер вместе с Эдуардом Кларком, учредив товарищество «Зингер Компани», продавали швейные машинки по всей Америке. Они торговали в рассрочку, благодаря чему портной или портниха могли выплатить первую небольшую сумму, приобрести машинку и заработать недостающие деньги, трудясь уже на ней, что значительно увеличивало скорость работы. В 1863 году компания «Зингер» продавала 20 000 швейных машин в год и открыла первый филиал в Шотландии.
Первые электрические швейные машинки появились уже в 1870-х годах.
Великий Брани
Настало время рассказать об одном очень важном для семьи Бронте человеке, который раньше упоминался лишь изредка и мельком. Это сын и наследник хозяина дома Патрик Бренуэлл Бронте. Его первое имя совпадало с именем отца, поэтому в доме его чаще звали по второму имени, Бренуэлл. Традиция заставляла Патрика-старшего видеть продолжение своего рода прежде всего в сыне, да и то сказать, Патрик-младший имел все качества для того, чтобы быть любимцем всей семьи. Несомненно талантливый, харизматичный, способный учиться легко, играючи, лишенный фирменной застенчивости сестер Бронте, он был создан для того, чтобы его любили, чтобы ему радостно жертвовали свое время, силы, здоровье, жизнь и боялись только одного: как бы он не заметил, что его родным трудно, как бы это его не опечалило и он не отказался от даров.
Но боялись зря. Бренуэлл, по-видимому, обладал счастливым даром всех эгоистов считать помощь, которую ему оказывают, чем-то само собой разумеющимся.
Это ради оплаты его учебы Эмили, не сумевшая ужиться в Роу-Хеде, снова покинула дом, чтобы преподавать в пансионе Лоу-Хилл в Галифаксе. «Каторжный труд с шести утра до одиннадцати вечера с одним тридцатиминутным перерывом за день, – пишет Шарлотта Элен Насси. – Настоящее рабство. Боюсь, ей этого не выдержать». И в самом деле, сил у Эмили хватило только на полгода.
Это ради него, ради Бренуэлла, Шарлотта отправилась в Роу-Хед, а позже, когда убедилась, что жалованье учительницы мизерное, пошла гувернанткой в семью. Этому способствовало то, что школа мисс Вуллер переехала на новое место, в дом, стоящий во влажной лощине, и климат там показался Шарлотте не слишком здоровым, она поспешила увезти оттуда простудившуюся Энн и решила не возвращаться.
* * *Читательницам «Джейн Эйр» должность гувернантки, возможно, представляется приятной, необременительной и романтичной. На самом деле гувернанткам никогда не доставался главный приз – свадьба с хозяином дома; если хозяин или его взрослые сыновья и обращали на них внимание, то думали о внебрачном сожительстве, о соблазнении, а то и об изнасиловании. Но даже если эта участь домашней учительнице и не грозила, жизнь ее была безрадостна. Жалованье гувернантки в ту эпоху составляло обычно от 15 до 100 фунтов в год. Но для того, чтобы зарабатывать 100 фунтов, нужно было иметь из ряда вон выходящее образование и безупречные рекомендации, а ни того, ни другого сестры Бронте не имели. Их годовой оклад составлял от 16 до 20 фунтов, в их обязанности входил присмотр за маленькими детьми – напряженный и бесконечный, и обучение основам чтения и письма. При этом кухарка получала 15–16, горничная – 11–13 фунтов в год. Шарлотта в шутку говорила, что если ей не удастся найти место гувернантки, она могла бы удовольствоваться работой горничной.
Гувернантка находилась между двух огней: хозяева относились к ней как к прислуге, слуги отказывались принимать в свою компанию, считая «выскочкой». Она даже обедала не в столовой, где собирались хозяева, и не на кухне, где ели и болтали слуги, а вместе с детьми в классной комнате.
Повседневная жизнь гувернантки была полна унижений, которые все воспринимали как нечто само собой разумеющееся. В своем первом романе «Агнесс Грэй» Энн Бронте описывает воскресное утро, когда семья с детьми отправляется в церковь. Гувернантке достается худшее сиденье в экипаже, галантные с дамами джентльмены вовсе не думают о ее удобстве, и она добирается до места совершенно разбитой. После службы священник вежливо подсаживает в экипаж хозяйку и ее дочерей, но самым бесцеремонным образом захлопывает дверь перед гувернанткой.
А вот эпизод из «Джейн Эйр». Джейн по просьбе мистера Рочестера приводит Адель на праздник и скромно садится у стены. Заметив ее, красавица Бланш Ингрэм начинает прохаживаться по поводу гувернанток, рассказывает мистеру Рочестеру, как они с братом доводили свою и хохотали при этом, и вовлекает в разговор свою мать.
«– Конечно, вы, мужчины, никогда не считаетесь ни с экономией, ни со здравым смыслом. Вы бы послушали, что говорит мама насчет гувернанток: у нас с Мери, когда мы были маленькими, их перебывало по крайней мере с десяток. Одни были отвратительны, другие смешны. И каждая по-своему несносна. Ведь правда, мама?
– Что ты сказала, мое сокровище?
Молодая особа, представлявшая собой это сокровище, повторила свой вопрос с надлежащим пояснением.
– Ах, моя дорогая, не упоминай о гувернантках! Одно это слово уже действует мне на нервы. Бестолковость, вечные капризы!.. Поверьте, я была просто мученицей! Слава богу, эта пытка кончилась.
Тут миссис Дэнт наклонилась к благочестивой даме и что-то шепнула ей на ухо. По ответу я поняла, что миссис Дэнт напомнила ей о присутствии здесь одной из представительниц этой проклятой породы.
– Тем лучше, – заявила леди. – Надеюсь, это послужит ей на пользу. – И добавила тише, но достаточно громко, чтобы я слышала: – Я сразу обратила на нее внимание. Ведь я отличная физиономистка и читаю на ее лице все недостатки этой породы.
– Какие же это недостатки, мадам? – громко спросил мистер Рочестер.
– Я вам на ухо скажу, какие, – ответила она и трижды многозначительно качнула своим тюрбаном».
Нетрудно догадаться, что эта сценка списана с натуры. Ведь самой Шарлотте приходилось не раз слышать выговоры от семьи богатого йоркширского промышленника.
Одно письмо к Элен Насси написано карандашом, и в начале его Шарлотта извиняется за это: чтобы достать чернил, ей придется идти в гостиную, а она не хочет лишний раз там появляться. «Прошу вас лишь представить себе, какие муки терпит злосчастное, необщительное существо вроде меня, неожиданно очутившееся в кругу большого семейства – надутого, как павлины, богатого, как крезы, – да еще в ту пору, когда оно особенно оживлено приездом множества гостей, людей, мне совершенно незнакомых, увиденных впервые в жизни, – пишет она. – И в этом состоянии мне нужно опекать целую кучу балованных, испорченных, безудержных детей, которых мне приказано все время развлекать и просвещать. Я очень скоро убедилась, что постоянная необходимость демонстрировать свою жизнерадостность исчерпала ее запасы, и исчерпала до конца, так что я и сама почувствовала уныние и, надо думать, не сумела его скрыть, за что миссис К. сделала мне реприманд, да таким суровым тоном и в столь грубых выражениях, что верится с трудом, а я, как дурочка, стояла, заливаясь горькими слезами. Я не могла сдержаться, мне изменило самообладание. По-моему, я была усердна и всеми силами старалась угодить ей. И выслушать такое лишь потому, что я робела и временами ощущала грусть, – нет, это слишком! Мне тотчас захотелось отказаться и уехать, но по недолгом размышлении я решила собрать всю оставшуюся у меня волю и выстоять бурю. Я сказала себе, что никогда еще не оставляла службу, не завоевав хоть чьего-то дружеского расположения, что невзгоды – лучшие учителя, что бедным на роду написано трудиться и людям подначальным суждено терпеть».
