Александр Мясников - Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача
Кстати, бывать дома полезно для знакомства со страной. Так, в Чикаго нас пригласил к себе один муниципальный врач, извинившись, что будет самый обычный обед, жена даже не предупреждена. Приехали — пятеро детей: один, 12 лет, разучивает на рояле Баха, другой, 10 лет, начинает учиться на скрипке, третья, 9 лет, рисует. Малыши, 4 и 3 лет, возились с игрушками и облепили нас с детской смелостью и непосредственностью. Между прочим, я поймал себя на мысли, что как-то странно слышать, как они хорошо изъяснялись по-английски. Миловидная, худощавая жена пригласила нас посмотреть кухню, холодильник, набитый мороженым. «Это ведь американская затея — мороженое, не правда ли?» Я уж не стал ей рассказывать, что в России мороженое еще с прошлого столетия крутилось в любой городской семье, а мы, гимназисты, покупали его по 3–5 копеек у разносчиков. Обед был прост, мало отличался от хорошего нашего — без вина, но после кофе с коньяком.
Один почтенный доктор, возивший меня в картинную галерею, решил познакомить меня со своим пациентом, миллионером, также любителем живописи, но новой. Он собственник самого большого в городе небоскреба. Этот скромный по виду и культурный в обращении старик повел нас по этажам: в вестибюлях многих этажей были развешаны полотна абстракционистов — и надо сказать, красивые вещи, хорошо гармонировавшие с конструкцией здания, с лаконичными прямыми его линиями (вот выглядели бы дико в этом помещении «Мишки на лесозаготовке» Шишкина — или даже итальянцы. Всякому овощу свое время). Угостив нас каким-то вином, он вместе с нами спустился и сел за руль своего «Линкольна».
Проехались мы еще на стареньком трамвайчике в гору. Между прочим, многие улицы тут круты — и удивительно, как это машины берут в гору в 30–40 градусов, а что еще хуже — спускаются. А трамвайчик сохранен нарочно (у нас бы сказали: для хохмы). Вечером весь город был в ажитации. Оказывается, происходит состязание в какой-то игре между командой санфранцисцев и лосанджелесцев. Казалось, что выигрывают то одни, то другие. В вечернем выпуске газет, правда, сообщалось и еще об одном событии: очередной американский космонавт успешно, сделав три витка вокруг планеты, сел в океане и благополучно подобран кораблями. Мы, русские, подумали: а все же и у них идет дело с космосом! Мы представили себе, как бы это событие выглядело у нас (то есть если это был наш очередной Гагарин); радио трещало бы целый день, газеты наполнились бы до отказа статьями, речами, восхищениями, поздравлениями. А тут ровно бы ничего и не произошло: краткая заметка на скромном месте. Самое замечательное, что публика ее почти не заметила. Зато, когда кончились состязания и санфранцисцы проиграли, но не добрали всего одного очка — какой взрыв чувств, энтузиазм поголовный, на улицах чуть не обнимаются! Молодежь с музыкой и песнями фланирует, мешая транспорту. Действительно, в американцах есть что-то ребячливое.
Нам и здесь устроили банкет с ужином и дружескими тостами, собрались кардиологи города (а может быть, и другие врачи — их было много, в большом фешенебельном клубе на берегу залива).
Последний день в Сан-Франциско я потратил на поездку в парк, в котором растут гигантские красивые деревья — секвойи (Sequoia National Park). Здесь начинается обширная зона роста этих грандиозных деревьев, спускающаяся на юг в Калифорнию. Толщина одного из них такова, что через его дупло проезжает автомобиль. Ввысь деревья идут прямо, расставлены между собой свободно — и потоки солнечных лучей, падающие между ними, фактически освещают кустарники и траву. А доставила меня в этот гигантский лес молоденькая женщина, жена одного из врачей. Она воспитывалась в Париже, окончила Сорбонну. Изящная и милая особа. Чисто по-американски: посадить к себе в машину мужчину, приехавшего в город с другого края света на один-два дня, и покатить с ним одной за несколько десятков километров в лес. И как эффектно эта красотка лавировала в потоке машин в городе, особенно перед цепным мостом, по которому нам надо было проезжать, ловко давала деньги будочнику, почти не замедляя ход, — маленькой ручкой, затянутой в перчатку! Обратно мы должны были мчаться прямо в аэропорт, путь был труден, время пик — но прибыли вовремя, хотя наши начали было беспокоиться или подтрунивали.
Мы летим в Хьюстон, на юго-запад. В Далласе — пересадка, обширные залы аэропорта. Купили галстуки и шариковые ручки. Вечером — в Хьюстоне. Жарища, деваться некуда — вернее, деваться можно только в здания, снабженные кондиционером. В гостинице мы устраиваемся все трое в одном номере, доллары!
Утром едем в клинику Дебейки. Это целый институт, архисовременный. В Хьюстоне вообще все новое, как будто бы город только что возведен (в конструктивном, то бишь ящиковом стиле со стеклянными витринами вместо стен). Это город миллионеров, нефти и вооружения. Здесь опять Пол Уайт! И не только он, но ряд персонажей из Института сердца, а также Кейс и другие. Все прибыли, как и мы, проездом на кардиологический конгресс в Мексико-Сити.
В Хьюстоне состоялась конференция Международного кардиологического фонда. Эта организация, параллельная кардиологическому обществу, отличается от последнего тем, что, во-первых, в нее входят членами и не врачи, поддерживают ее средствами — в числе их имеются миллионеры, бизнесмены и т. д.; во-вторых, она носит не научный, а скорее финансовый и пропагандистский характер: по мысли инициаторов, она призвана в порядке общественном помочь государственной официальной системе борьбы с сердечно-сосудистыми заболеваниями в каждой стране мира. Нас спросили, что мы думаем об этом. Я сказал, что нам пока еще не удалось организовать свое кардиологическое общество, но это — вопрос ближайшего времени; что же касается фонда, то у нас другая государственная система, и жертвований бизнесменов, как и самих бизнесменов, конечно, не может быть. «Но сама мысль о широком привлечении для общественной борьбы с сердечно-сосудистыми болезнями различных кругов нашей интеллигенции, деловых людей — государственных деятелей, ученых, писателей, — сказал я, — заслуживает внимания, и мы по приезде домой должны будем ее обсудить». Собравшиеся выслушали мой неподготовленный английский спич с одобрением.
Вечером Дебейки пригласил участников собрания на ужин в ресторан; тут я впервые познакомился с милейшим Бэером, председателем секции не медиков — членов фонда; он нажил миллионы на перочинных и столовых ножах (почему направо и налево раздает маленькие ножички с изображением сердца в качестве сувениров, да и для пропаганды кардиологии); этот весельчак играл на балалайке «Очи черные» и пел их не стесняясь.
