Леонид Соболев - Капитальный ремонт
Ливитин обозлился.
- Я могу точно доложить вам, господин кавторанг, все достоинства и недостатки Тюльманкова как матроса и комендора. Но, по-моему, в обязанности ротного командира не входит полицейская слежка, - сказал он резко.
Шиянов передернул щекой.
- Не обостряйте вопроса. Ваш Тюльманков черт его знает что выкинул, и мне необходимо знать, случайность это или злонамеренность? Расскажите про его художества, Владимир Карлович!
Греве рассказал.
Ливитин поднял брови.
- М-да. Неожиданный вольт, - сказал он в раздумье. - Вообще Тюльманков матрос тихий... Очевидно, его что-нибудь обозлило. Я докладывал вам, что он очень нервен и вспыльчив. Вероятно, наложенное вами наказание вызвало в нем этот протест.
Шиянов нехорошо усмехнулся:
- Ваш Тюльманков - матрос или институтка? "Нервен, вспыльчив, протест..." Что у нас - военный корабль или пансион благородных девиц? выкрикнул он вдруг, уставясь на Ливитина круглыми глазами. - Вы понимаете, что такая похабная надпись на орле - не надпись на заборе?
- А мне кажется, что он написал бы это и на самоваре, если б вы послали его драить не орла, а самовар, - сказал Ливитин упрямо. - Хулиганская выходка, я согласен... Но разрешите доложить: Тюльманков работал на мачте не за страх, а за совесть, здесь просто вопрос обиженного самолюбия. Он отлично знал, что он и Волковой - в центре событий, оба они утирали нос механической силе... подумайте, комендоры - и сами справились с мачтой!.. И вдруг - в последний вечер вы лишаете его заслуженного триумфа... Ясно, человек озлился, - и вот результат...
Шиянов посмотрел на него насмешливо:
- Очень тонкая психология, прямо чеховский роман! Все обстоит гораздо сложнее, чем вам кажется, - значительно сказал он, не замечая, что говорит словами Греве. - Вы изволите обижаться на "полицейский сыск", как вы выражаетесь. А знаете ли вы, что здесь - работа целой организации? - вдруг опять выкрикнул он. - Это агитация! Это бунт! А вы, прямой начальник Тюльманкова, не видите того, что творится у вас под самым носом, вы прикрываете это психологией... Революция, а не психология!.. Потрудитесь дать мне точную характеристику вашего мерзавца! Кто он? Рабочий? Какого завода? С кем дружит в роте? Религиозен ли? С кем ведет переписку? О чем? Семья?
Ливитин с самого начала крика встал и стоял, сдерживаясь. Когда Шиянов прекратил град своих вопросов, он взял фуражку.
- Эти сведения вам доложит мичман Гудков, господин капитан второго ранга, - сказал он официальным тоном. - Я сейчас прикажу ему это выяснить и прошу разрешения продолжать мне работу на мачте. Мы ожидаем войны, господин кавторанг, и мне кажется, мачта сейчас несколько важнее, чем дознание. Если я ошибаюсь, будьте добры разъяснить мне мое заблуждение.
- Прошу, - отрезал Шиянов и вдруг, как бы поняв, про что говорит Ливитин, сразу изменил тон: - Ах, мачта? Да, да, поторопитесь... Как настил?
- К полночи кончу.
- Кончайте, Николай Петрович. Адмирал торопит, возможно, в ночь будет мобилизация, а там выход в море... Черт бы его подрал, вашего Тюльманкова, в такое время!.. - искренне выругался он.
Ливитин вышел, и Шиянов тотчас снял телефонную трубку.
- Старшего боцмана послать! Живо! - крикнул он в нее и, повесив, озабоченно почесал кончик носа. Греве поднял на Шиянова спокойный и выжидательный взгляд.
- Ах, да! - сказал Шиянов на это. - Вот история... Так вы думаете организация?
- Несомненно, - сказал Греве негромко. - Я не могу советовать, но я бы произвел обыск...
Шиянов посмотрел на него испуганно.
- Обыск необходим, - повторил Греве настойчиво. - Лейтенант Ливитин, очевидно, не интересуется политической физиономией своих матросов, и надо ее выяснить.
Шиянов в раздумье пощелкал портсигаром.
- Нет, - сказал он решительно. - Обыск невозможен. Черт его знает, куда этот обыск повернется... Позор! Перед самой войной, накануне боя - обыск на военном корабле! Команда возмутится... Эта весенняя история из-за каких-то штанов разыгралась, а тут - обыск! И разговоры пойдут на флоте, сплетни, пальцем показывать будут... Неверно, Владимир Карлович!
- Послушаем мичмана Гудкова, - сказал Греве, усмехнувшись. - Вот он стучит.
Но вошел Корней Ипатыч, и Шиянов поднял ему навстречу кулак и выразительно потряс им в воздухе:
- Вот, Корней Ипатыч, видали? Я ваших боцманов в дым разнесу, если завтра к обеду мачту мне не вооружат... Передайте!
- Не извольте беспокоиться, господин кавторанг, - сказал Корней Ипатыч успокаивающе, - все в лучшем виде будет. Как господин Ливитин закончат, мы уже не подгадим. Дозвольте только кого из господ офицеров в порт, изматюгать там кого следовает, чтоб такелаж к ночи доставили... А мы уж справимся.
- Ну-ну, то-то, - Шиянов опустил кулак и задумался. - Кого вот я пошлю?.. Заняты все...
- Мичмана Гудкова спосылать бы... они не на погрузке.
Шиянов было просветлел, но, взглянув на Греве, досадливо и вспыльчиво крикнул:
- Прошу не советовать! Черта мне в ваших советах! Лейтенант Веткин поедет... Зайдите к нему и скажите, чтоб без такелажа не возвращался!..
Корней Ипатыч вышел, и тотчас вслед за ним в дверях показался мичман Гудков, озабоченный и важный.
- Ну? - коротко спросил Шиянов.
Гудков, наклонив свой беспощадный пробор, доложил быстро и точно все сведения о Тюльманкове, даже почти не шепелявя (шепелявость его была не столько природной, сколько искусственной и шла исключительно от гвардейского щегольства). Выяснилось, что Тюльманков до призыва работал на Балтийском судостроительном, имеет образование четырехклассного городского, замечен в чтении нежелательных книг. В марте (Гудков заглянул в записную книжку), в марте отобран от него сборник "Знание" с повестью Куприна "Поединок". Холост, но ведет оживленную переписку. Письма осторожны, но имеют нехороший оттенок и мысли между строк; главная переписка ведется с какой-то Н.И.Полуяровой в Петербурге и с ушедшим в запас в прошлом году матросом Эйдемиллером...
- Адреса? - перебил Греве и медленно достал записную книжку. Гудков справился в своей и назвал.
- Продолжайте.
- Странно, что из его корреспондентов отвечают на корабль все, кроме этих, - сказал Гудков, видимо, щеголяя своей проницательностью. - Письма к ним часто ссылаются на их ответы, а этих ответов на корабль не приходило, очевидно, пишут на береговой адрес... Пропустить я не мог, вся корреспонденция роты мною прочитывается тщательно.
Ротные письма Гудков читал действительно тщательно. Эту обязанность помощника ротного командира Гудков выполнял с большой охотой. В мутном унылом потоке деревенских поклонов иногда попадались пикантные детали наивных любовных признаний, ревнивых упреков и интимных сообщений, восторгавших Гудкова простотой и сочностью языка. И именно поэтому письма Тюльманкова к неведомой Полуяровой давно уже обратили на себя внимание Гудкова полным отсутствием любовной темы и насторожили его подозрительность.
