Валентин Бережков - Как я стал переводчиком Сталина
Признание миссис Пайпс
Как-то в начале 80-х годов меня пригласили выступить на международном форуме в Уэлсли-колледже, близ Бостона в США. Моим оппонентом был известный американский историк профессор Ричард Пайпс, ставший одним из помощников президента Рейгана.
Приглашение выступить на форуме по проблемам советско-американских отношений поступило от профессора Нины Тумаркиной, ведущей в колледже курс средневековой истории России, в частности эпохи Ивана Грозного. Нина, как она мне впоследствии рассказала, происходит из семьи крупных петербургских заводчиков, владевших макаронными фабриками и особенно гордившихся тем, что они находились среди «поставщиков двора его величества». Но главный доход давала монополия на снабжение макаронами и мучными изделиями русской армии. После революции Тумаркины эмигрировали, и Нина родилась в Соединенных Штатах.
— Когда в 50-е годы я впервые приехала в СССР учиться в Ленинградском университете, — вспоминала Нина, — то сразу отправилась по имевшемуся у меня адресу посмотреть, как выглядит наша семейная фабрика. Судя по знакомым мне фотографиям, внешне она все такая же, только на давно не ремонтировавшемся фасаде главного здания новая вывеска: «Красный макаронщик». Родители говорили, что наши изделия пользовались большой славой. Впрочем, макароны, которые я пробовала в студенческой столовой, показались мне неплохими…
Пайпса Нина пригласила потому, что в свое время слушала его лекции об эпохе Ивана Грозного.
После дискуссии был устроен ужин, где я оказался за одним столом с супругой моего оппонента. Сначала разговор с миссис Пайпс носил светский характер. Затем перешли к теме форума, и тут я услышал от моей собеседницы нечто неожиданное. Она выразила сожаление по поводу резкостей, которые позволил себе ее супруг по отношению к СССР. Я заметил, что, зная взгляды профессора Пайпса, не ожидал иного.
— Но мне, — настаивала миссис Пайпс, — всегда в таких случаях неловко.
— Вот как? — меня и впрямь поразило такое признание.
Моя собеседница пояснила:
— Я всегда буду благодарна Красной Армии, спасшей жизнь мне и моим родным в 1939 году. Я была еще совсем маленькой. Мы жили в Варшаве и, когда Германия напала на Польшу, бежали на Восток. Оказались в районе Пинска в расположении Красной Армии, вступившей в Западную Белоруссию. Никогда не забуду, как хорошо отнеслись к нам и другим беженцам ваши офицеры и солдаты. Нас накормили, дали кров. Потом советские власти помогли переправиться в Вильнюс — тогда Литва была еще буржуазной республикой. Родители списались с родственниками в Америке. Так мы оказались здесь. Если бы не Красная Армия, мы бы погибли. Все наши близкие, оставшиеся в Варшаве, были уничтожены нацистами в гетто. Ричард тоже выбирался из Польши через Прибалтику, но он не любит вспоминать об этом…
Тогда, в Пинске и в других местах, мы действительно помогли спастись многим, бежавшим от нацистов. В связи со знанием иностранных языков меня задержали в Западной Украине для работы с беженцами, которых во Львове оказалось великое множество. Мы, например, помогли известному американскому трубачу Эдди Рознеру, которого вместе с его джаз-оркестром гитлеровское вторжение застало на гастролях в Польше. Он изъявил желание перебраться в Советский Союз, где поначалу имел большой успех. Помогли мы устроиться во Львове и всемирно известной певице Еве Бандровской-Турской. Старались облегчить участь многих других беженцев. Но я никак не ожидал, что среди тех, кому мы помогали в Пинске, были члены семьи будущего помощника президента США.
Судьба этих беженцев сложилась по-разному. Профессор Пайпс и его супруга стали американскими гражданами, оказались в высших слоях так называемого «среднего класса» Соединенных Штатов. А Эдди Рознеру и его коллегам вскоре пришлось познакомиться с прелестями лагерной жизни в Магадане — «столице Колымского края». Правда, там ему дали возможность виртуозной игрой на трубе услаждать слух лагерного начальства.
Встреча с Евой Бандровской-Турской была для меня особым событием. Весной 1937 года она приезжала на гастроли в Киев, где дала несколько концертов в зале бывшего купеческого собрания. Вместе с другими ее молодыми обожателями я пробрался за кулисы с букетом красных роз и был допущен к ее ручке. Как ни странно, она запомнила этот мимолетный эпизод и очень обрадовалась, увидев меня во Львове. Я пригласил ее на выступление красноармейской самодеятельности, достав билеты в первый ряд. Это оказалось опрометчиво с моей стороны, ибо, подойдя к своим креслам, мы увидели рядом начальника львовской госбезопасности Серова. Привстав, он приветствовал актрису нагловатой усмешкой. Она слегка кивнула, затем, когда погас свет, шепнула мне:
— Меня с ним знакомили… Я его боюсь.
В антракте, как и вся публика, мы прогуливались в гостиной, примыкавшей к зрительному залу. Не успели сделать и двух кругов, как к нам подошел молоденький офицер в форме внутренних войск.
— Прошу прощения, — обратился он ко мне, — вас просит на минуточку генерал Серов.
Я извинился перед Бандровской-Турской и последовал за офицером. Пройдя полутемный коридор, вошли в небольшую комнату. Посредине стоял стол с напитками и закуской, вокруг него подкреплялось несколько работников НКВД. Генерал Серов стоял в сторонке. Я подошел к нему:
— Слушаю вас, товарищ генерал.
— Какое отношение имеете вы к Еве Турской?
Я объяснил, что познакомился с ней во время ее гастролей в Киеве два года назад и теперь случайно встретил среди других беженцев.
— Так вот, это ваше знакомство следует немедленно прекратить! — строго сказал генерал.
— Почему?
— Это не ваше дело, и вообще вам не по чину задавать мне вопросы.
Если бы он только знал, что с ним разговаривает не старший лейтенант, а простой краснофлотец, он бы упек меня на гауптвахту. Но я не сдавался.
— Мне непонятно, что предосудительного в том, чтобы поддерживать в это трудное для нее время старое знакомство?
— Если непонятно, я объясню: мы намерены работать с ней, и никто тут не должен вмешиваться. Понятно?
— Понятно, товарищ генерал, — ответил я, чувствуя, что это может плохо для меня обернуться.
После окончания концерта я проводил певицу до гостиницы и обещал позвонить в ближайшие дни. Но не сделал этого.
Генерал Серов не ограничился разговором со мной. На следующий день ко мне поступила шифровка от начальства из Москвы: прекратить всякий контакт с Евой Бандровской-Турской.
Не знаю, к чему привело намерение генерала Серова «работать» с Евой Бандровской-Турской. Вскоре ее отправили в Киев, и я потерял ее из виду. Но потом мне где-то попадались афиши с ее именем.
