Александр Костин - Сталин против партии. Разгадка гибели вождя
Все эти мысли, сменяя одна другую, как картинки в калейдоскопе пронеслись в голове Хрущева, когда он услышал утром 3 марта доклад профессора Мясникова о прогнозе тяжелого заболевания Сталина.
— Значит, 5 марта все должно закончиться. И самое оптимальное время ухода вождя — к концу совместного заседания Пленума ЦК КПСС и Сессии Верховного Совета СССР. Это вечер, где-то 21.00. Нужно успеть провести «спецакцию», чтобы результат подоспел к этому времени. Когда? Сегодня (3 марта) рано, послезавтра (5 марта) поздно — может прожить более суток. Значит, завтра (4 марта), вернее в ночь с 4 на 5 марта, когда у смертного одра будет минимальное количество медперсонала. Где взять яд? Это не проблема, нужно только подключить Огольцова — человек надежный, «проверенный». Кому поручить провести «спецакцию?» Это решим совместно с Берией. Он согласится, не может не согласиться, поскольку боится и ненавидит Сталина не меньше моего.
Вот такой негласный «монолог» прозвучал в голове Хрущева, пока длился доклад профессора Мясникова, в «сухом остатке» которого значилось: «протянем лечение на столько, сколько потребуется. Но мы не боги».
С утра 4 марта ситуация осложнилась тем, что у Сталина, кажется, был обнаружен еще и инфаркт миокарда, значит, нужно спешить с проведением «спецакции», а то еще умрет тиран неотмщенным. И Хрущев немедленно стал готовить «материальную честь» «спецакции»[153].
Дело обстояло на самом деле именно так, как оценил обстановку Никита Сергеевич. Послушаем профессора Мясникова:
«На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы прибыла молодая врачиха, сняла электрокардиограмму и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт». Переполох! Уже в «деле врачей-убийц» фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства. Теперь, вероятно, мы у праздничка. Ведь до сих пор мы в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта, а заключения уже известны всему миру. Жаловаться на боли, столь характерный симптом инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта. Консилиум был в нерешительности. Я первый решил пойти ва-банк: «Электрокардиологические изменения слишком монотонны для инфаркта — во всех отведениях. Это мозговые псевдоинфарктные электрокардиограммы. Мои сотрудники по ВММА получали такие кривые в опытах с закрытой травмой черепа. Возможно, что они могут быть и при инсультах. Невропатологи поддержали: возможно, что они мозговые, во всяком случае, основной диагноз — кровоизлияние в мозг — им достаточно ясен. Несмотря на самоуверенный дискант электрокардиографички, консилиум не признал инфаркта. В диагноз был, впрочем, внесен новый штрих: возможны очаговые кровоизлияния в мышце сердца в связи с тяжелыми сосудодвигательными нарушениями на почве кровоизлияния в базальные ганглии мозга»[154].
Как видим, профессор открытым текстом заявляет, что консилиум скрыл факт наличия инфаркта у Сталина, но ни у кого из членов «четверки» это не вызвало подозрения. А ситуация сложилась прямо-таки как зеркальное отображение событий 1949 года, когда в аналогичной ситуации академик В.Н. Виноградов[155] не признал факта наличия инфаркта миокарда у Жданова, несмотря на то, что врач Лидия Томашук, специалист по электрокардиографии, утверждала обратное. Как известно, именно эта «врачебная ошибка» послужила впоследствии стартовым сигналом для раскручивания «дела врачей». Здесь же преступное решение консилиума касалось самого Сталина, почти полубога — и ничего. «Молодая врачиха» (это своего рода «Лидия Томашук») не только диагностировала инфаркт миокарда, но и зафиксировала этот факт в своем письменном заключении, по которому современные специалисты однозначно подтверждают ее диагноз (об этом подробно говорилось в первой книге триптиха). Ведь стоило кому-то из «четверки» усомниться в справедливости заключения консилиума и пригласить из той же районной поликлиники еще одного специалиста для повторной расшифровки электрокардиограммы, так сразу же все члены консилиума, подписавшие это завиральное заключение, стройными рядами отправились бы в подвалы Лубянки, к своим коллегам — фигурантам по «делу врачей». Но ничего, пронесло!
Пронесло-то пронесло, но какова истинная причина столь крупного «везения для эскулапов», панически боявшихся оказаться в том самом подвале? Все просто объясняется, если представить, что «тандем» уже приступил к реализации своего замысла по проведению «спецакции». Мало того, уже был назначен непосредственный исполнитель, то есть «специалист», который в составе врачебного консилиума подписал это преступное заключение. Кто он? Но сначала нужно выяснить, каким образом в руках преступников оказался яд, который, скорее всего, дрожащей рукой в ночь с 4 на 5 марта этот «специалист» ввел в организм Сталина. Удивительное дело! Но нам даже не следовало напрягаться, чтобы проработать версию о процедуре получения Хрущевым ампулы с ядом (возможно двух), на случай какой-либо непредвиденной ситуации. Эту работу за нас проделал Ю. Мухин, отрабатывая свою, смахивающую на лихой детектив, версию отравления Сталина непосредственно руками Никиты Сергеевича Хрущева. Уважаемый читатель, откройте нашу книгу «Убийство Сталина. Все версии и еще одна» на стр. 118, где расписан сценарий этого «злодейства», и Вы убедитесь в том, насколько точно предугадал Ю. Мухин, милостью божьей прирожденный криминалист, нашу версию о приобретении Н.С. Хрущевым яда для совершения акта эвтаназии. Ничего не поделаешь, но нам приходится извиниться перед этим мастером криминального сыска за нашу критику его детективной версии отравления Сталина, которая, хотя и в весьма уважительном тоне, но все-таки не раз звучала на страницах триптиха.
С ответом на вопрос, когда конкретно была осуществлена «спецакция», нам также не пришлось долго ломать голову. На этот раз подсказку находим в итоговом заключении блестящего исследования Н. Добрюхи, приведенном в седьмой главе первой книги триптиха: «Был ли отравлен И. В. Сталин?» на с. 240–243. Памятуя о том, что у некоторых читателей может не оказаться под рукой этой книги, ниже воспроизведен ключевой фрагмент заключения Добрюхи:
«С часу до трех часов ночи (с 4-го на 5 марта 1953 года. — А.К.) дневник врачебных наблюдений почти не ведется. Вначале я думал, что это от полной безнадежности, но, когда вдруг обнаружил цитируемую ниже невзрачную бумагу, то… стало ясно, что это… от незнания, что делать, точнее от незнания, как поступить?! К этому времени (в ночь на 5 марта) пришли анализы крови и мочи, из которых следовал однозначный вывод: отравление(!), отравление(П), отравление(Ш) Заключение консилиума на 1 час ночи 5 марта предельно лаконично: «… При исследовании крови отмечено увеличение количества белых кровяных телец до 17000, вместо 7–8 тыс. по норме, с токсической зернистостью в лейкоцитах (вот оно (!!!) — Н.А.Д.). При исследовании мочи обнаружен белок до б промилле (в норме 0)». Еще одно подтверждение! Все стало ясно. Но… как врачи это могли сообщить Берии? Сразу последовал вопрос: «Лучше сами признавайтесь, кто из вас отравил товарища Сталина?! Иначе всех…» Что делать? Решили, учитывая безнадежность положения и упущенное время, просто зафиксировать факт… (Поэтому была такая длительная, без всяких процедур, пауза, нашедшая отражение в полном бездействии и первой записи лишь в 3 часа ночи… — Н.А.Д.)»[156].
