Галина Артемьева - Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины
Похоже, что именно государь и был объектом провокации. Он оставался в проигрыше в любом случае. Пребывал бы во дворце и вышел бы к народу, скорее всего был бы убит выстрелом из толпы (деда его, Александра Второго, царя-освободителя выбрали в качестве жертвы «народные заступники» и успешно осуществили задуманное).
В случае его отсутствия достаточно было спровоцировать стрельбу.
Все получилось по замыслам народных растлителей. Лучше нельзя было и представить, ибо штандарты, обозначавшие, что царь рядом и — пренебрег, делали его образ не просто непривлекательным, а отвратительно преступным.
Эти детали указывают, что провокация была, скажем так, двусторонней: как со стороны бунтовщиков, так и со стороны некоторых приближенных императора. Окруженный со всех сторон врагами режима и личными недоброжелателями, царь был обречен.
Но чтобы понять причины и следствия, надо отдалиться на значительный временной промежуток.
Жизненный путь ребенка (и далеко не его одного) был предрешен пережитым 9 января 1905 года кошмаром.
Из справки Министерства обороны Российской Федерации: Артемьев Павел Артемьевич, советский военачальник, генерал-полковник (1942). На военной службе с 1918. Окончил Высшую пограничную школу (1925), Военную академию им. М. В. Фрунзе (1938), курса при Высшей военной академии (1949). Участник Гражданской войны в России: минер-подрывник, затем политрук роты, военком батальона. С 1921-го проходил службу во внутренних и пограничных войсках: военком Екатеринославского кавалерийского полка, затем 91-й дивизии войск ОГПУ (с 1923). С 1926-го комендант пограничного участка, с августа 1931-го командир полка внутренних войск, с февраля 1938-го начальник Новопетергофского военно-политического училища пограничных и внутренних войск НКВД…
…Из всех видов войн самые страшные — войны гражданские. В них нет победителей. Они братоубийственны. Им нет и не может быть оправдания. После подобных войн у народа путь один: очередной виток вековечного рабства. Доказано многими историческими примерами. Но каждое поколение проживает свой путь без оглядки на историю.
На склоне лет, в конце семидесятых годов, Павел Артемьевич не раз рассказывал мне об одном эпизоде из его боевой молодости. По его словам, он долго охотился за главарем «белобандитов», устраивал засады в населенных пунктах, выслеживал и в конце концов поймал. Одолел, связал. И повез связанного врага на телеге через лес к своим.
Белый офицер, крупный человек, богатырского телосложения, которым тогда отличались русские люди, какое-то время молчал, а потом сказал:
— Знаешь, а ведь я давно мог тебя убить. Много раз на мушке держал. А рука не поднималась — ты же свой, русский, православный. Красивый парень. Тебе жить и жить. Вот я тебя и пожалел. А ведь ты меня не пожалеешь!
— Не пожалею, — ответил Павел Артемьевич.
Не пожалел.
Зачем старый генерал несколько раз повторял эту ужасавшую меня историю, всегда заканчивая словами: «Не пожалел»?
Сильный был человек, упрямый, не из тех, кто сомневается. А вот что-то к концу жизни не давало покоя, цепляло. Он словно бы опоры искал, поддержки. А как тут было поддержать, когда почему-то страшно становилось, не дай Бог как. Ведь не помешать, не вернуть, не изменить.
…Не пожалел…
А пока Павел Артемьевич охотился за врагами советской власти в лесах Белоруссии, Ефросинья Никифоровна вынашивала дитя. И вот в 17 октября 1926 года начались роды. Молодая женщина оставалась одна, муж находился на службе. Но он, зная, что жене может потребоваться помощь, послал к ней фельдшера. Фельдшер в дом войти не смог: Ефросинья Никифоровна заперла дверь. Не собиралась она рожать при мужчине. И вот пришлось фельшеру стоять под окнами и ждать — мало ли, вдруг все-таки позовет.
Наконец послышался крик младенца.
— Ефросинья Никифоровна, у вас все в порядке? — спросил фельдшер.
В ответ тишина.
Тогда фельдшер взмолился:
— Отзовитесь, скажите хотя бы, кто родился, я Павлу Артемьевичу сообщу.
— Мальчик, — услышал он ответ.
Так на свет появился их единственный сын, Октябрь Павлович Артемьев, ставший впоследствии генерал-лейтенантом.
«Преданный без лести»… Так характеризовал Пушкин Аракчеева в своей знаменитой эпиграмме. И мы, не вдумываясь, воспринимали эту черту царского приспешника Аракчеева как нечто отрицательное и достойное осмеяния.
А если объективно, то нет ничего ценней для царей, вождей и лидеров любых мастей, чем преданные им без лести (т. е. — без обмана и лукавства) соратники и подчиненные. Именно таким, преданным без лести раз и навсегда принятым идеалам и вождю оставался всю свою жизнь генерал Артемьев. Немногословный, основательный, надежный, крепкий, мужественно-красивый редкой сейчас русской красотой, он внушал безусловное уважение подчиненным и вызывал доверие начальства.
В 30-е годы карьеры делались стремительно: неумолимые репрессии, чистки руководящих кадров были тому причиной. Люди быстро взбирались на вершины власти и столь же стремительно падали с едва покоренных вершин, оказываясь в камерах смертников, в лагерях, ссылках.
И над все этим ползучим братоубийством сияла и искрилась народная любовь к Сталину.
Замечательная шведская писательница Сельма Лагерлёф (1858–1940) задумывалась о феномене народной любви к своему лидеру на примере кумира шведов короля Карла XII:
«Я думаю о короле Карле XII и пытаюсь представить себе, как люди любили его и как боялись. (…)
Он был солдатским королем и привык к тому, что солдаты охотно шли за него на смерть. Но здесь, в церкви, вокруг него были простые горожане и ремесленники, простые шведские мужчины и женщины (…). Однако стоило ему только показаться среди них, и они уже подпадали под его власть. Они пошли бы за ним в огонь и в воду, отдали бы ему все, чего он пожелает, они верили в него, боготворили его. (…)
Я пытаюсь вдуматься во все это, я пытаюсь понять, почему любовь к королю Карлу могла безраздельно завладеть человеческой душой и так глубоко укорениться даже в самом угрюмом и самом суровом старом сердце, что все люди думали — любовь эта будет сопутствовать ему и после смерти».
И мы задаем себе вопрос о природе любви нашего народа к Сталину. Хотя и понимаем, что не найдем ответа. Только догадки о некоем магнетизме и обаянии власти, которыми обладали единицы в истории человечества.
Из дневников К. Чуковского (1936 год): «Вчера на съезде сидел в 6-м или 7 ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я подошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН (так у Чуковского — ОН — заглавными буквами) стоял немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали, — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: „Часы, часы, он показал часы“ — и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах.
