Святослав Рыбас - Красавица и генералы
- Сыровато! - крикнул он, смеясь нервным смехом.
Вода была по пояс, а дальше - по грудь. Пленный шел молча.
Выбравшись на берег, офицер оглянулся и стал подбадривать идущих следом удальцов. Но многие топтались возле убитого пленного, не решаясь сделать первый шаг.
Рассекая снежные вихри, свистела, шуршала и высоко разрывалась шрапнель. К мосту подъезжали кавалеристы, на холме отцеплялись, передки и устанавливались пушки. Лошади храпели и дрожали, не желая лезть в воду. Вихри снега смешивались со столбами воды от падающих гранат. Ярко сверкали в сумерках огни добровольческих орудий. Храбрецы лезли в кипящую реку, осторожные взбирались на крупы лошадей. В хаосе бури и огня, как всегда, сперва не было заметно никакого результата атаки. Черный столб взрыва взметнулся между двумя всадниками, и один упал вместе с лошадью и извивался в конвульсиях, а второй совершенно невредимым двинулся вперед. Было не разобрать, кому суждено остаться живым, - осторожным или храбрецам. Горячий прямодушный пленный был сразу убит, а оробевший уцелел. Зато смельчак-офицер, первым кинувшийся в воду, сейчас оказался в более безопасном месте.
Когда в реку вошел Партизанский полк, бой шел уже на подступах к станице. Скрытно, по неглубокой балочке, два отделения пробрались к самым окопам красных...
Пригнувшись, Виктор бежал вместе со своим взводом по прогибающейся земле и думал только о том, что не дай Бог все хаты в станице окажутся заняты. Что красные?! С ними разговор короткий. Свои - удалые, полные азарта мести и обреченности - были страшны.
Вода хлюпала в сапогах, лед обволакивал ноги, живот и грудь. Черная папаха пропала при переправе, и голова была полна снега. Единственное, что держало, - это бой.
И станицу взяли.
Наутро на площади возле станичного правления вешали одиннадцать большевиков, захваченных вчера.
Этой казнью как будто хотели еще раз показать, что война идет на истребление противника и о пощаде не может быть речи.
Небо прояснилось, пригревало солнце, на улице и во дворах журчали ручьи. Не верилось, что вчера пронеслась буря. С базов доносились звуки живой хозяйственной жизни - гакали гуси, кукарекал петух, по-весеннему яростно ревел бугай. Мокрые крыши блестели. В тени заборов веяло ледяным холодом, а на припеке от большого солнца приоткрывалось лето.
И трудно было умирать этим ясным утром после тяжелой ночи, в чужих руках, а не в открытом бою.
Добровольцы вспоминали зверей-большевиков, натравивших в прошлом году солдат поднимать офицеров на штыки и стрелять им в спину. Тяжелая работа по лишению жизни врагов должна была неизбежно совершиться.
Виктору вспомнилось разгоряченное лицо казака-верховца, расстреливавшего шахтеров на Нинином руднике, и захотелось домой, занудилось сердце от беды.
Он видел: среди одиннадцати человек явных большевиков мало. Вот несколько солдат, рябая женщина в разорванной юбке, студент. И только один явный. Он подбадривает плачущую женщину и гневно говорит начальнику конвойной команды:
- Бабу-то зачем? Отпусти!
Женщина умолкла и с надеждой ждала ответа.
- Передаст весточку моей матери, - с пугающей улыбкой сказал офицер. Вы ее сожгли вместе с домом.
В полной тишине скрипнула скамейка. На нее встали трое. Скамейку выбили, и тела, дергаясь и хрипя, обвисли. Ветер бесстыдно разметал на женщине разорванную юбку, открыв розовые резинки на чулках.
Виктор отвернулся. Эти розовые полоски на толстых бедрах вызывали тошноту. Он ощутил в ладони теплый сальный затылок Старова. Как можно было спастись? Уйти и от добровольцев, и от Миколки?.. Хватит, хватит ледяных походов!
* * *
Через две недели добровольцы штурмовали Екатеринодар, и Виктор был с ними. Колесо докатилось до конца.
Корнилов бросал офицеров на приступ, не считаясь с потерями. У него было три тысячи пехоты и четыре тысячи конницы при восьми орудиях. У красных оборону держали 15-17 тысяч при тридцати орудиях. Но в Корнилова слепо верили, он всегда воевал меньшими против больших сил и не страшился гибели. Верно говорил о нем Брусилов: у него было сердце льва... Окончание брусиловской фразы никто не вспоминал...
После двух неудачных попыток штурма 27 и 29 марта армия, взяв пригороды, исчерпала наступательную силу и остановилась. Каждый час осады истощал наступавших. Корнилов ввел в бой резерв - юнкеров Киевской Софийской школы, несколько десятков юношей и подростков, подобных шестнадцатилетнему Пете Ростову. Горечь оттого, что большинство их было обречено на гибель где-нибудь на подступах к артиллерийскому складу, заслонялась необходимостью спасти армию от разгрома.
Тридцатого марта в деревянном одноэтажном домике Кубанского экономического общества, где размещался штаб, собрался военный совет. Кончались патроны, каждый третий доброволец был убит или ранен, надо было решить, какую гибель следует предпочесть: на екатеринодарских улицах или в новом отступлении под ударами красных. Романовский, Деникин, Богаевский, Марков не верили, что город можно взять, и предлагали отступить.
Старик Алексеев, похожий на какого-нибудь древнего пасечника, переодетого в генеральский мундир, высказался за штурм.
Корнилов объявил: утром решительный штурм.
Отпустив генералов, он вышел из домика и в сопровождении адъютантов обошел все четыре двухорудийные батареи, открыто стоявшие на лугу. Его пытались удержать: шел сильный обстрел и риск командующего был непонятен. В ответ Корнилов усмехался, кивал на шедшего позади начальника конвоя хана Хаджиева и говорил, что хан-фаталист и ничего тут не поделать.
С левого фланга Корнилов пошел прямо по полю на наблюдательный пункт. Пуля срезала за ним сырую кочку, вывернув белесые корни лисохвоста. Наверное, с той стороны было прекрасно видно всю группу.
На холм он поднялся один и долго в бинокль осматривал близкий город, вызывая своей бравадой мучительное чувство у всех сопровождающих. Только что на холме убили двух офицеров, еще не успела запечься на траве их кровь. Зачем он так рисковал? Кому хотел показать, что готов погибнуть? Что хотел пересилить?
Единственный человек, на котором держалась армия, игрался со смертью. Должно быть, предчувствие приближающейся гибели мучило его, он хотел переломить судьбу
Корнилов погиб накануне штурма утром тридцать первого марта от снаряда, угодившего в его комнату. Вместо штурма началось отступление добровольцев. Армия покатилась обратно н направлении Ростова без снаряжения, без надежды, без цели, отягощенная громадным обозом с ранеными и небольшой группой заложников, взятых Покровским в Екатеринодаре.
Спасти ее могло чудо. Офицеры молились о смерти в бою как о последнем земном благе..."Наши братья ранены лежат, руки, ноги нету, все смерти хотят..."
