Йоахим Видер - Катастрофа на Волге
Этот последний приказ генерала фон Зейдлица в Сталинградском «котле» представлял собой проникнутую чувством ответственности меру, порожденную столкновением противоречивых представлений о своем долге, что причиняло ему как человеку и как офицеру тяжкие страдания. Зейдлиц оказался перед необходимостью сделать выбор между беспрекословным повиновением бессмысленному приказу Гитлера и долгом по отношению к вверенным ему солдатам. Он решил сделать то, что повелевала его совесть.
К самовольным действиям, подобно Зейдлицу, стали прибегать в те дни и другие командиры, которые, восстав против неумолимо исполняемых командованием армии приказов о сопротивлении до конца, повиновались велению более высокой власти – законов человеческой морали. Так, об организованном прекращении сопротивления своевременно позаботился генерал фон Дреббер, командовавший 297-й пехотной дивизией, так поступил командир XIV танкового корпуса генерал Шлемер, распорядившийся об одновременной капитуляции своих частей, предотвратив тем самым никому не нужное кровопролитие и наихудшие проявления хаотического разброда{216}. В спасительной свободе решений нашли выход из этой чрезвычайной ситуации также и некоторые командиры полков, батальонов и более мелких подразделений.
На всем протяжении битвы в «котле» Зейдлиц страдал из-за того, что у него связаны руки и в решающие моменты он лишен возможности проявить инициативу, а его положение не позволяет определяющим образом влиять на ход событий. Критикуя командование армии, он осуждал его пассивность и покорность судьбе, сочетающиеся с ложным представлением о долге, что еще раз роковым образом сказалось как раз перед катастрофой. Возвращаясь к этому, он пишет: «Насколько мне помнится, по существу с момента возникновения этой чрезвычайной ситуации и вплоть до горького конца мы не чувствовали со стороны командования армии волевого, целеустремленного, строгого и четко налаженного руководства. Дело не только в том, что при подготовке к прорыву, который намечался на конец ноября, а затем в ходе операции „Зимняя гроза“ командование армии не позаботилось издать соответствующие приказы, которые с помощью надлежащих слов и аргументов разъясняли бы людям крайнюю серьезность создавшейся ситуации и воодушевляли бы отдать последние силы в этой решающей схватке. Я не могу припомнить также ни одного приказа, который ясно и вразумительно убеждал бы в необходимости вести до конца явно безнадежную борьбу. В еще большей степени это относится к заключительному этапу сражения, сопровождавшемуся все большим разбродом. Здесь поистине проявилась во всем своем неприглядном виде расплывчатая, безъязыкая, двусмысленная и апатичная линия поведения армейского руководства, не находившего в себе больше ни энергии, ни мужества для самостоятельных действий»{217}.
Последствия такого недостаточно уверенного руководства, не способного разрешить дилемму то и дело возникающих конфликтных ситуаций, ощущали на себе не только солдаты фронтовых частей, чья вера в командиров и послушание приказу были в конце концов преднамеренно использованы в преступных целях. Они проявлялись и на другом уровне – в высших штабах, которые тогда, нередко перемешавшись между собой, прозябали в подвалах и погребах лабиринтов сталинградских развалин и бездеятельно ожидали близящегося конца, в то время как солдаты погибали на поверхности. Зейдлиц не устрашился запечатлеть в своих записках потрясающую картину растерянности, беспомощности, судорожных потуг и тупой апатии, охвативших генералов и остававшихся еще при них штабных офицеров. Он свидетельствует, что командование армии, несмотря на изданные им же самим приказы сражаться до последней возможности, а, следовательно, и оборонять командные пункты до последнего солдата, одобряло отчаянные попытки отдельных офицеров и групп самостоятельно прорваться из окружения. К числу старших офицеров, которые незадолго перед концом решились на такую авантюру и погибли при попытке прорваться сквозь вражеские линии, принадлежали начальник оперативного отдела штаба армии полковник Эльхлепп и начальник штаба LI корпуса полковник Клаузиус, чье имя неразрывно связано с памятной запиской Зейдлица.
Зейдлиц, как и другие офицеры, считал ничем не оправданным и расценивал как предательство по отношению к фронтовикам тот факт, что двое из корпусных командиров под конец не разделили судьбу своих солдат. По приказу свыше их вывезли на самолете из «котла». Один из них – генерал танковых войск Хубе – имел задание реорганизовать снабжение армии по воздуху, которое к тому моменту уже безнадежно провалилось, тогда как другой – генерал инженерной службы Енеке – без видимой причины был эвакуирован после того, как получил легкое ранение. Между прочим, Зейдлиц сообщает о малоизвестном факте: оказывается, даже начальник штаба армии явно пытался в последний момент покинуть тонущий корабль, у штурвала которого он стоял вместе с Паулюсом на протяжении долгих роковых месяцев битвы на Волге. Какую же важную миссию в тылу мог, собственно, иметь Шмидт после того, как из «котла» до него было уже послано несколько специальных курьеров? Генерал Шмидт вместе со многими другими офицерами попал под дождь чинов и наград, излившийся в этот завершающий период катастрофы на агонизировавшую армию. Однако, будучи произведен в генерал-лейтенанты, он все-таки был вынужден закончить свою военную карьеру в плену. Дело в том, что, когда 25 января Шмидт получил приказ вылететь из «котла», с аэродрома «Сталинградский» уже поднялся последний самолет. Зейдлиц воспринял это тогда как справедливое веление судьбы{218}.
Изданный Зейдлицем приказ, предписывавший капитулировать перед советскими войсками, повлек за собой тяжелые для генерала последствия. Командование армии, обходным путем узнавшее об этом приказе сперва рассматривало вопрос об его аресте, но, в конце концов, ограничилось его отстранением от командования. Остатки дивизий Зейдлица, которые стали выполнять приказ командира своего корпуса, были подчинены генералу Гейтцу, командиру VIII армейского корпуса, который вместе с некоторыми подразделениями был занесен волной отступления в южную часть «котла» и по старшинству лет мог, правда, и так претендовать на то, чтобы возглавить командование этим участком обороны. Зейдлиц не без оснований считал, что инициатором этих мер был непреклонный поборник бессмысленного сопротивления генерал Шмидт{219}.
По этой причине Зейдлиц не слишком склонен принимать всерьез запоздалые утверждения начальника штаба 6-й армии о том, что он 25 января рекомендовал Паулюсу без предварительного согласования со ставкой Гитлера предоставить потерявшим боеспособность соединениям право капитулировать{220}. Если Шмидт тогда и впрямь уже не был согласен с намерением командующего продолжать сопротивление и считал правильным действовать на свой страх и риск, то 25 января, когда Зейдлиц в последний раз просил Паулюса организованно прекратить дальнейшую безнадежную борьбу, он, очевидно, должен был поддержать командира корпуса как своего единомышленника. Однако ничего этого не произошло. Напротив, имеются достоверные свидетельства, что Шмидт до самого конца упорно настаивал на продолжении сопротивления. Когда начальник штаба XIV танкового корпуса полковник Мюллер просил его повлиять на Паулюса, с тем чтобы добиться согласия на незамедлительную капитуляцию, Шмидт цинично ответил, что у солдат остаются ведь еще ножи и зубы, чтобы продолжать сопротивление{221}. Вальтер Герлиц в своем исследовании о Сталинградской битве неоднократно отмечает и сверх всякой меры афиширует проявленную Шмидтом инициативу, которой он, как кажется, склонен приписывать важную роль даже в принятии решения о капитуляции. В то же время он обходит полным молчанием усилия генерала фон Зейдлица в этом вопросе. Но ведь именно благодаря Зейдлицу еще 20 января было созвано совещание генералов, которое позволило сдвинуть все это дело с мертвой точки{222}.
