Г. Штоль - Шлиман. "Мечта о Трое"
Мысли Шлимана уходят в сторону. Он, любящий много говорить, не умеет внимательно слушать. Он думает о только что произнесенных словах Вирхова. Оратор прав: конечно, Троя найдена, — и то, что еще Бейкер Уэбб называл тщетными усилиями, он, Шлиман, осуществил. Он не только осуществил мечту своего детства, но и сделал значительно больше. Многие ученые мужи уверяют, что клад Прнама не имеет к Приаму никакого отношения. Хорошо, пусть так. Есть и другие, что утверждают, будто золотая маска Агамемнона никогда не покрывала лица князя народов. «Ну, ладно, — ответил он тогда, — если это не Агамемнон, то назовем его Шульце», и у себя в семье они до сих пор с иронией и горечью называют его только Шульце. Что из того? Разве дело в именах? Имя — пустой звук. Но одного не уничтожат никакими спорами даже самые злые завистники и заклятые враги: как Саул, отправившись на поиски ослицы, нашел царство, так и он, Шлиман, отправившись на поиски гомеровской Трон, нашел целое тысячелетие греческой истории и подарил его миру.
«Если бы все это видела мать», — думает Шлиман, и глаза его становятся влажными — ее любимец, стоивший ей столько забот, сидит здесь на вершине славы рядом с коронованными особами и князьями науки. Все они поднимают бокалы за его здоровье, за того самого босоногого мальчишку в заплатанных штанах, который предавался на кургане своей чудесной, несказанной, золотой мечте.
Пятьдесят лет прошло с тех пор, как умерла мать. Ей не суждено было дожить до этого часа. Но там, по ту сторону стола, сидят сестры. Когда они приехали, их не хотели пускать в ратушу, ибо распорядители праздника решили, что эти застенчивые обывательницы из далекого городка в своих старомодных платьях и шляпах просто заблудились. О, как они, распорядители праздника, стали гнуть перед ними шею, как все эти господа придворные, тайные советники и бургомистр бросились к ним, когда поняли, что это сестры Шлимана! И вот Дюц, любимая сестра, сидит рядом с наследником престола, а Элизе злится, что не ей, как старшей, досталось это место. «Брось, Элизе, — думает Шлиман, — это еще не беда, ведь у тебя наверняка отнялся бы язык, когда молодой принц, важный, как павлин, распустил бы перед тобой хвост». Повсюду почетные гости, но насколько было бы лучше, если бы здесь вместо наследника престола сидел старик Пранге или Петер Вёллерт. Они бы находились здесь с куда большим правом, ибо своими рассказами они дали толчок всему тому, что потом произошло. Но оба давно уже в могиле...
О, Афина Паллада, Вирхов все еще не кончил!
После этого торжества и многих за ним следовавших Шлиман с недобрым чувством в сердце возвращается в Афины. Он настроен весьма скептически, когда вырезает из газет сотни статей, в которых чествуют и превозносят открывателя Трои. Конечно, все время одно и то же: Гиссарлык—это гомеровская Троя! Да, это сотни раз неопровержимо доказано. Но на самом ли деле сгоревший город тождествен Трое царя Приама? Действительно ли третий слой — это и есть Троя? Чем дольше он размышляет, тем больше у него сомнений.
Прежде вопрос стоял так: что является более надежным свидетельством — холм Гиссарлык или Гомер? Считали, будто Гомер был только поэтом, дававшим волю поэтическим преувеличениям и домыслам. Но это было несправедливостью по отношению к величайшему из поэтов. Как это возможно, чтобы Гомер, который с надежностью очевидца описывает троянскую равнину с ее холмами и бухтами, реками и пастбищами, с величайшей достоверностью описывает и все далекие окрестности, вплоть до наблюдаемых и поныне климатических особенностей, описывает украшения, оружие и утварь точно такими, какими их и нашли, — только в одном очень сильно отходит от действительности, а именно — в описании Трои?
Какова Троя по его описаниям? Он называет ее «обширной», «красивой», «прекрасно построенной», «цветущей», «хорошо населенной», «широкоуличной», «открытой ветрам». И неужели из всего этого ничто, кроме ветра, не соответствовало действительности? А все остальное он просто присочинил, описывая сгоревший город, который, даже если и считать, что он рос в вышину и состоял из шестиэтажных домов (а тому нет совершенно никаких доказательств), то и тогда никак не мог бы вместить больше трех тысяч жителей? Если внимательно приглядеться к остаткам сгоревшего города, то приходишь к выводу, что несколько тысяч человек взяли бы его в несколько дней или в крайнем случае недель. Вести ради этого десять лет войну и собирать свыше ста тысяч героев прямо-таки смешно!
И далее: никогда бы гибель столь небольшого поселения, лежащего среди десятков крупных городов Малой Азии, не вдохновила бы поэта на создание таких песен, никогда бы она тысячелетиями не жила в преданиях. Но Троянскую войну нельзя объявлять мифом, ибо даже такой серьезный и осторожный историк, как Фукидид, считает ее достоверным событием. Даже относительно ее датировки 1180 годом до нашей эры среди древних авторов царит единодушие, хотя обычно они так же спорят друг с другом, как и нынешние профессора.
Итак, единственный строго логичный вывод: если Гомер прав, за что говорят все прочие признаки, то, значит, ошибся Шлиман, когда объявил Троей найденный им сгоревший город!
Но забыто еще одно доказательство того, что Троя была большим городом — не говоря уже о египетских источниках, — десять кладов, которые блестяще оправдывали другой данный Гомером Трое эпитет — «златообильная». Нет, при всех обстоятельствах надо продолжать раскопки, чтобы выяснить это противоречие и окончательно решить троянский вопрос!
Наконец благодаря упорству и терпению дипломатов, выступавших единым фронтом, удается выхлопотать новый фирман. Шлиман получает его в конце октября 1881 года, а в конце февраля, когда в Афинах еще не кончилась зима, уже приезжает в Трою.
Его сопровождает доктор Вильгельм Дёрпфельд, который сам предложил Шлиману, чтобы тот взял его на работу сразу на несколько лет: «Я не могу представить себе чего-либо заманчивее возможности помогать вам при ваших блестящих раскопках», а также архитектор Иозеф Хефлер и три дельных смотрителя. Мажордом и начальник финансов все тот же верный Николаос Зафирос, который принимал участие еще в первых раскопках Трои. К ним надо прибавить приехавших из Афин слугу Эдипа и кухарку Иокасту, тележника, плотника и десять крепких и храбрых турок из Кале-Султание в качестве охранников, ибо разбойничьи нападения в Троаде все еще продолжаются.
Лондонские Шрёдеры прислали огромное количество консервов — мясо из Чикаго, персики из Калифорнии, сыр и языки из Англии, вдобавок двести сорок бутылок эля — его никто не пьет, и расправляться с ним приходится одному Шлиману. Вино доставляют из близлежащих деревень, картофель и шпинат везут через Кале-Султание нз Италии. «Летом крестьяне приносят бобы, фасоль и артишоки — единственные овощи, которые произрастают в Троаде. Даже горох приходится заказывать и доставлять из-за моря.
