Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век
15 октября 1827 года, находясь в дороге, Пушкин едва ли не думал о приближающейся Лицейской годовщине. И едва ли не становилось ему грустно от сознания, что многих, очень многих не будет доставать за праздничным столом… Вдруг на одной из ямщицких станций в конвоируемом арестанте, худом и высоком, Александр Сергеевич узнал своего лицейского товарища Кюхельбекера! Кюхлю! Они кинулись друг другу в объятья, но жандармы их растащили, бросили Кюхлю в возок и увезли. Под впечатлением этой одновременно и радостной, и страшной встречи, нет – гораздо сильнее – оглушенный, раздавленный ею, поэт помолился за своих бесконечно милых ему друзей.
19 ОКТЯБРЯ 1827
Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!
Можно предположить, что и его друзья-мученики в своих молитвах не забывали упоминать Пушкина, отлично понимая, что свободолюбивый поэт отнюдь не стяжал ни царской любви, ни благосклонности высших сановников. А тут ещё и с церковью нелады. Дворовые некоего штабс-капитана Митькова пожаловались петербургскому митрополиту Серафиму, что барин растлевает их, читая «Гавриилиаду», и даже представили рукопись кощунственной поэмы. Следствие вывело на автора возмутительного произведения – Пушкина.
Поначалу он пробовал отпираться, дескать, не его работа. Только ведь кроме него в России никто стихотворной строкою эдак не владел. Вот и не оставалось Александру Сергеевичу ничего иного, как написать царю покаянное письмо с полным признанием. Впрочем, дело было давнее. Писалась поэма ещё в 1822 году, т. е. до всемилостивейшего прощения дарованного государем поэту. Обошлось.
6 декабря 1828-го на балу известного московского танцмейстера Иогеля увидел Александр Сергеевич шестнадцатилетнюю красавицу Наталью Николаевну Гончарову. В одном из писем той поры поэт указал на своё мгновенно возникшее чувство: «Я полюбил её, голова у меня закружилась». Вскоре Пушкин сделал Наталье Николаевне предложение. Просить у девушек руку Александру Сергеевичу доводилось и прежде. И что же? Постоянные отказы: и от Анны Олениной, и от дальней родственницы Софьи Пушкиной.
Собою поэт был, пожалуй, даже некрасив. Черты лица – резкие, грубые, неправильные; рост – пять с небольшим вершков, но зато – очень выразительные прекрасные глаза… Женщинам умел нравиться. Бывал с ними чрезвычайно красноречив и остроумен. А вот в ситуации обычной, когда разговор не занимал его, поэт объяснялся вяло и сумбурно. Но если ему было интересно, тогда его речь, одушевляемая необыкновенно ясными, точными мыслями и пылкими чувствами, становилась блестящей.
Наиболее серьёзными препятствиями к браку Александра Сергеевича, вероятнее всего, служили его бедность, репутация повесы и нелады с властями. Какие родители пожелают отдать свою дочь за нищего шалопая и мятежника? Не спешила с выражением своего согласия и мать Натальи Николаевны. А между тем поэт был уже изрядно утомлён и преследованиями со стороны сильных мира сего, и собственным бесшабашным разгулом, и житейской неустроенностью. Мечталось Александру Сергеевичу о простом человеческом счастье среди уюта и спокойствия семейной жизни.
ЭЛЕГИЯ
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино, – печаль минувших дней
В моей душе, чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.
Угнетающе действовали на Пушкина непонимание и косность публики. Она не желала, а может быть, и не могла развиваться и расти вместе с поэтом. Для этого ей, пожалуй, не хватало ни его жажды совершенства, ни его трудоспособности, ни его гения. А Пушкин, ободренный творческой удачей своего «Бориса Годунова», впрочем, не оценённого даже друзьями-литераторами, уже задумал продвинуться дальше – написать исторически достоверную поэму из петровских времён.
Как известно, Карамзин своего повествования до этой поры не дотянул, не успел. Пришлось Александру Сергеевичу обложиться немалым количеством первоисточников, принадлежавших теперь уже другим авторам. Вот их неполный перечень: «История Малой России» Бантыша-Каменского, «Деяния Петра Великого» Голикова, «Военная история походов россиян в XVIII столетии» Бутурлина, труды Вольтера «История Карла XII» и «История России при Петре Великом». Заметим, что, чем шире спектр исторических исследований, взятых за основу, тем свободнее в своём выборе поэт.
Однако источники источниками, подготовка подготовкой, но усадила Пушкина за написание «Полтавы» всё та же непогода. Такое с ним случалось нередко. При его живом и непоседливом характере именно непогода была наиболее подходящим творческим катализатором. А когда уже пошло, когда расписалось, тогда уж какое солнышко не сияй – не то что со двора, но и от бумажек своих, по всей комнате раскиданных, не отойти. Писал, и писал, и писал… Впрочем, по временам ел что-то, поглощая пищу почти машинально. Иногда спал, но и во сне работа не прекращалась. Поэма не отпускала и во сне. Вскакивая с постели, торопливо записывал стихи, пригрезившиеся ночью.
Ну, а публика, которая и ела в своё удовольствие, и спала в охотку, была ли готова оценить этот плод его высоких вдохновений? Конечно же, нет! Напрасно Александр Сергеевич ожидал читательского одобрения своей новой работы, разумной критической подсказки. Недоумённое молчание публики и растерянность в стане литературных соратников. Ну а тупоголовая брань записных журнальных рецензентов вызывала только обиду и раздражение.
До этой поры Пушкин ещё надеялся быть услышанным и вступал в поэтические диалоги то с книгопродавцем, то с толпой. Но уже тогда чувствовалось нарастающее отчуждение. Если «Разговор книгопродавца с поэтом» Александр Сергеевич заканчивает репликой поэта, угодливо переходящего на прозу: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся», то в стихотворении «Поэт и толпа» он уже предпочитает оборвать пустые пререкания с людьми, не способными его понять:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас!
Понимал ли царь, доходило ли до его вельмож, что и они из этой толпы? Вероятнее всего, да – понимал, доходило. Поэтому, наверное, и ненавидели они Пушкина люто. Что же касается поэта: распростившись с толпой, он уже более не заводил с нею философских бесед и в дальнейшем обращался только к себе подобным.
