Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания
Головкин представил нам замечательную возможность взглянуть на наших соотечественников со стороны. Он близко наблюдал их заграницей, и не устоял перед соблазном посвятить им самостоятельный очерк «Русская колония во Флоренции». Но, по существу, за исключением предисловия, в его основе лежат письма Головкина к кузине Амалии Александровне Местраль д’Арюффен. Ему были равно понятны как русское общество, так и их время препровождение, бытовой уклад, степень инкорпорированности в европейский.
Граф Федор отправился во Флоренцию, которую считал местом, более всего отвечающим его душевному состоянию в то время. По его собственным словам, русские и дипломатический корпус осыпали его любезностями.
Русская колония представляла собой «квинт-эссенцию России», а реплика Головкина о том, что это был Восток, перевезенный на Запад, не была данью метафоре. Русская аристократическая элита действительно демонстрировала поистине сказочную роскошь и невероятное мотовство, а досуг был наполнен увеселениями, удивительными историями, казусами, любовными похождениями, и лишь неожиданно возникавшие кредиторы омрачали этот праздник. Родственники графа Федора — Нарышкины, владевшие в Италии несколькими палаццо, графы Толстые, наследники фельдмаршала А. В. Суворова, в судьбе которых Головкин принимал деятельное участие, контр-адмирал П. В. Чичагов, князья Гагарины, семейство Луниных — все они собирались вокруг русского посланника во Флоренции Н. В. Хитрово, жестоко расплатившегося за свое расточительство дипломатической карьерой. Зарисовки Головкина о Хитрово, его жене — Елизавете Михайловне, дочери Кутузова и друге Пушкина впоследствии широко использовались в пушкиниане.
Рассказывая об этой поре своей жизни во Флоренции, Головкин одновременно проявляет свои политические убеждения. Пожалуй, в письмах к графини д’Арюффен они изложены наиболее концентрированно. Мы знаем замечательные примеры того, как русские путешественники использовали эпистолярную форму для изложения своих впечатлений, наблюдений, выходивших за рамки простой их констатации. Виденное становилось объектом размышлений и осмысливалось сквозь призму своего мировосприятия, политических позиций, системы ценностей. В данном случае было бы уместно вспомнить о «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзина и «Хронике русских» А. И. Тургенева, конечно же, не сопоставимыми с письмами Головкины ни с точки зрения их содержательности, ни, тем паче, масштабов их составителей. Однако все они были написаны во время посещения Западной Европы. Увиденное глазами человека русского перерастало в глубокие историко-философские и культурологические размышления не только о Европе и европейцах, но и о самих себе, стремление осознать себя в европейском контексте. Потому, не случайно, заглавие корреспонденциям Тургенева — «Хроника русских» дал Пушкин, печатавший их в своем «Современнике», отметив тем самым основное значение эпистолярий подобного рода.
Граф Ф. Г. Головкин рос и формировался в роялистской среде, и сложившийся образ мышления отражал эти особенности становления его как личности. Падение монархических режимов, окружавшая его эмигрантская среда постоянно подпитывали его монархические убеждения. Когда Бурбоны вновь взошли на трон, Головкин сказал себе: «Это было торжество для моих принципов». Он был нескрываемым противником либерализма, и, сказанные им однажды слова своему доброму знакомому и корреспонденту, известному государственному и политическому деятелю Греции Каподистрия, затем были редижированы им в письмах к Амалии д’Арюффен: «Вы не заставите меня полюбить либеральное просвещение и либеральные мысли. Эти слова только талисманы, с которыми считают все дозволенным». Такова формула политических взглядов Головкина.
Головкин повидал много и многих на своем веку. Как правило, это — фигуры влиятельные, занимавшие высокое положение. Их литературные портреты, пусть незначительные по месту, ими занимаемому в воспоминаниях Головкина, тем не менее по подмеченным штрихам, позволяют оценить их место, а в совокупности создать более объемный образ времени, среды.
Например, признанный мастер сыска Николай Петрович Архаров, возвысившийся при Екатерине II, вполне соответствовал духу павловского правления. В первые дни своего воцарения Павел I пожаловал Архарова андреевской лентой, снятой со своего плеча. Назначил генерал-губернатором Петербурга. Однако обернувшаяся глупостью угодливость Архарова, стоила ему карьеры. Возвращавшегося из Москвы после коронации Павла, Петербург встретил окрашенными заборами, дверями по образцу караульных будок. Взбешенный император наказал губернатора — отстранил от должности и выслал из столицы.
Трудно проверить правдивость сведений графа Федора об Анштетте — личности весьма полезной для России. Получив образование в Страсбурге, он выбрал Россию в качестве своего поприща. Головкин походя отмечает его таланты, как во время военной службы под началом принца Нассау-Зигенский, за что был получен офицерский чин, так и в период его дипломатической деятельности, которая была особенно плодотворной, и пришлось на время наполеоновских войн и послевоенной Европы. Анштетт — участник русской дипломатической миссии в Вене, в 1812 г., был назначен директором дипломатической канцелярии при армии Кутузова, представлял Россию на конгрессах и был одним из составителей международных конвенций. В свите Александра I сопровождал его в поездках по Европе, и в 1818 г. — назначен чрезвычайным уполномоченным послом России при Германском Союзе. Тем не менее, Головкин не отказал себе в удовольствии посплетничать и на его счет.
Биография одной из героинь мемуаров Головкина вовсе напоминает персонаж из сказок Шехерезады. Она была столь невероятна, что породила несколько версий истории ее жизни. Однако нам она интересна прежде всего связью с событиями политического значения. Своим вниманием ее почтил и другой мемуарист — Ф. Ф. Вигель[27], который, в отличие от Головкина, расцветил ее жизнеописание различного рода подробностями. Трудно решить, какой из версий может быть отдано предпочтение.
Ее подлинная фамилия неизвестна. В русском свете она прославилась под фамилией де-Витт. Она сама называла себя Софьей де Челиче, Вигель — Софьей Константиновной, урожденной де Челиче. Ее история начинается с константинопольского периода, который отразился в прозвище, ей данном — «прекрасная фанариотка»: фанариотами называли жителей греческого квартала в Константинополе (Фанара). Эта гречанка из Константинополя (то ли рабыня, то ли служанка одного из трактиров), «темного происхождения», на 13-м году жизни была продана матерью польскому посланнику[28] (у Головкина — несколько иной вариант этой поры ее жизни). Затем была перепродана за 100 червонцев сыну Каменец-Польского коменданта Иосифу Витт (у Вигеля — это польский генерал граф Витт), который и женился на ней.
