Геннадий Ананьев - Котовский
Много расспрашивал тогда Котовский о Дзержинском, очень хотел встретиться с ним. И не предполагал, что жизнь так распорядится, что ему, комбригу Котовскому, через несколько лет придется выполнять особое поручение председателя ВЧК Дзержинского.
Незаметно летело время в камере политзаключенных, с интересом слушал Котовский рассказы революционеров о себе, о своих товарищах по борьбе. В камере уголовников шли больше «бытовые» разговоры - строились предположения о том, куда направят. В шахты Нерчинской каторги либо на «колесуху». Так заключенные называли строящуюся Амурскую железную дорогу.
В рудниках, как говорили все «бывалые каторжане», намного лучше. И когда при распределении местом каторжных работ определили Горный Зерентуй, Котовскин посчитал, что ему повезло.
Двое суток под привычно-монотонное бряканье кандалов плелись до Иркутска. Там их ждали вагоны с маленькими решетчатыми окнами. А потом торопливый перо-стук колес, непроглядная темень частых и длинных тоннелей, злобный крик часового: «В окна не смотреть!»
Байкала Котовский так и не увидел. Лишь иногда на затяжном повороте глаз выхватит крутой берег с гладкой, отполированной волной галькой, и тут же сердито, с хрипотцой пробасит охранник:
- От окна!
Вся эта дивная красота не для арестантов. Прогромыхали стыками рельсов версты немереные. Но вот наконец и Чита.
- Выходи! - проносится по вагону.
Гремят кандалы, неторопливо сбиваются в неровный длинный строй заключенные, и вскоре серая, с конвоирами по бокам длинная колонна потянулась через весь город в пересыльную тюрьму. Привыкли здесь к кандальному перезвону.
Вновь, как и в Александровском централе, потянулись дни ожидания. Снова Котовский проводит много времени с политическими, вновь слушает споры эсеров, анархистов и большевиков о том, какими путями идти революции. И когда в горячке спора он безапелляционно заявил, что главное в революции - уничтожение всех эксплуататоров, что только револьвер может устранить эксплуататоров, один из большевиков дал ему прочесть статью Ленина «Партизанская война».
Охотно, как и все, что давали ему читать политзаключенные, взял он вырезку из газеты. Суть статьи, как понял ее Котовский, заключалась в том, что марксизм не навязывает революционным массам какой-либо одной канонизированной формы борьбы. Все зависит от конкретных политических, исторических, национально-культурных, бытовых и других условий. Именно они определяют главную и второстепенные формы борьбы. Партизанские действия (и это было особенно близко Котовскому. - Г. А.), утверждала статья, - это вооруженная борьба. Ее рождают конкретные исторические условия, и она становится совершенно неизбежной, когда массовое движение перерастает в восстание.
Вождь большевиков называл ошибочным мнение тех, кто считал, что партизанские действия дезорганизуют и деморализуют политическое движение. Политическое движение лишь тогда будет дезорганизовано партизанскими действиями, утверждал он, если слаба партия, если она не может взять в руки эти действия. Неорганизованность, беспорядочность, беспартийность партизанских действий вредны. И именно партийное руководство придает этому движению главную силу - идейность, организованность, действенность.
Теперь Котовский еще больше уверился в том, что его боевой отряд был нужен революции. И он твердо решил, бежав с каторги, вновь собрать друзей. Еще масштабней, станет действовать, еще организованней, еще смелей.
Но пока об этом он только мог мечтать. Побег без подготовки не совершишь. А когда готовиться, если вновь арестантские вагоны, торопливый перестук колес и окрик охранника:
- От окна!
Выгрузились в Сретенске. И потянулась серая лента мимо небольшого вокзальчика и длинных приземистых бараков к парому через Шилку. А там уже конвоиры оттесняют ожидавших очереди на паром казаков и казачек с подводами, у многих коровы, овцы, собаки. Недовольство, шум и злобные выкрики:
- У! Каторга!
Вот она, опора царская. Верная, надежная. Ибо не только трон оберегает, а и себя, свое вольготное житье. А что они живут безбедно, сразу видно - добротные дома осанисто стоят на левом берегу, дворы большие, крытые. Торговый ряд тоже солидный. Стоит особняком посреди широкой площади. Множество подвод, лошади под седлом, у коновязи. Пестрый люд снует беспрестанно.
А дальше поля. Не убогие клочки, как в Бессарабии либо в России, а неохватные, безбрежные.
За полями строгая щетина тайги. Через нее лежит утрамбованный натруженными ногами каторжников знаменитый тракт до Нер-завода. Невдалеке от него через тайгу, думал Котовский, придется пробираться обратно. Нелегкое предприятие. Но не ждать же окончания срока, не смириться же с судьбой, не превратиться же в услужливого кандальника, «похвальным поведением» вымаливающего сокращения срока. Нет, это не путь борца.
- Заходи! - кричит конвойный, и очередная партия, звякая кандалами, заполняет палубу парома.
Первые шаги по забайкальской земле. А сколько их будет? Трудных, тревожных.
Чем дальше они отходили от Сретенска, тем ниже и реже становилась тайга. Уже не могучие сосны подступали к тракту, карабкавшемуся с сопки на сопку, а тонкоствольные осинки да березки, чахлые сосенки, зато багульник и боярышник стояли на обочинах ветвистые, не задавленные деревьями, но и они километр от километра становились все более убогими - чувствовалась близость Даурской степи, вымороженной, иссеченной метельными ветрами. И станицы, которые встречались по пути, выглядели не так осанисто, и форма у казаков была более помята и поношена, не так ярки сарафаны на казачках, зато добрей взгляд.
Заводы (так называли здесь бараки для ночлега этапов. - Г. А.) сменялись заводами. Около дюжины их на пути. Последний перед Горным Зерентуем - Нер-завод. Большая станица с двухэтажным торговым рядом, с добротными пятистенниками вокруг него и с покосившимися лачугами на окраинах.
Обычные гвалт, толкотня, даже драки из-за лучшего места на нарах (подальше от двери) - и трудный, в удушливой тесноте сон до рассвета. И снова дорога, однообразно-унылая. Только подъемы стали круче и сопки справа и слева все выше и каменистей, а деревья посолидней. Уже не жалкие тонкоствольные перелески, а настоящий лес с березами и соснами, осанисто разбрасывавшими свои пышные ветки. Начало тайги - немереной, нехоженой.
Вот наконец Горный Зерентуй. Деревушка в три улицы на дне лощины, окруженной горами, в центре церковь. От нее веером по косогору раскинулись домишки. И сразу же за огородами - березняк, боярышник, осинник, ерник и черемуховые заросли. Остановиться бы, вдохнуть полной грудью дурманящий аромат черемухи, полюбоваться багульником, словно сотканным из розовых кружев, послушать, замерев, заливистый звон жаворонков, пересвист и щебет щеглов, чечеток и других пичуг, но иной звон отдается в душе - кандальный, иное видится - высокая каменная ограда у подножия высокой горы, сторожевые вышки по углам; а по косогору, сразу за тюремной стеной, - кладбище. Последний приют не доживших до свободы арестантов.
