Борис Фридман - Мои военные дороги
Советские военнопленные были вне закона. Сталин считал, что у него военнопленных нет, есть предатели. Поэтому Советский Союз не состоял в международных организациях, следивших за соблюдением международных правил, касающихся положения и содержания военнопленных. Не был СССР и членом Международного Красного креста. Это допускало любые действия немецких властей по отношению к советским военнопленным.
Но дни шли своей чередой. Через несколько дней человек тридцать, в том числе и я, были вызваны с вещами. За нами приехали крытые грузовики, и мы в сопровождении автоматчиков двинулись в путь.
Часа через три прибыли, как потом выяснилось, в город Цейц, приблизительно в 50 километрах южнее Лейпцига. Меня и еще троих пленных оставили в городе при штабе зенитного подразделения, остальных пленных развезли по другим местам.
Это был полк, охранявший большой химический завод, расположенный на окраине города. Нашим непосредственным начальником оказался завхоз молодой немец в звании фельдфебеля.
Еду мы стали получать из общего солдатского котла. Порции были вполне достаточными, что было для меня спасением: к моменту приезда в Цейц я был уже сильно истощен.
Почти ежедневно мы на грузовой машине выезжали в город, нас использовали как грузчиков при получении всего необходимого для жизни штаба - продуктов, сигарет и сигар, мыла, различных хозяйственных предметов. Регулярно в городскую прачечную отвозилось белье. Нередко получали товары в небольших частных магазинчиках. Всякий раз персонал этих магазинчиков проявлял к нам интерес, с нами пытались заговорить, и с моей помощью разговоры в какой-то мере удавались. Женщины сочувственно расспрашивали, кто остался у нас на родине и как нам жилось там. Узнав, что я из Москвы, почти все интересовались, видел ли я Сталина и как он выглядит. Тон разговоров всегда был дружелюбным. Нередко нам тайком совали в руки пачки сигарет или какие-нибудь сладости. Никто нашим беседам не препятствовал, но все же велись они с оглядкой.
В одну из таких поездок нам пришлось ожидать нашего хозяйственника, который ушел что-то выяснять, оставив нас с машиной на улице.
Вдруг подходит плохо одетый старик-немец и спрашивает, говорит ли кто из нас по-немецки. Я отозвался. Он взял меня под руку и попросил пройти с ним. Десятка через два шагов он завел меня в какой-то закуток, где было еще двое старых немцев. Они шепотом сообщили, что состояли в социал-демократической партии, разгромленной фашистами, что они следят за ходом войны, верят в Советский Союз, несмотря на поражения, понесенные Красной Армией, а под конец все же спросили меня, чем, по моему мнению, окончится война. Мобилизовав все свои скудные знания немецкого, я постарался уверить их в неизбежном разгроме фашизма. Во время нашего короткого разговора один из старичков стоял у входа в закуток на страже.
Штабные офицеры и солдаты относились к нам вполне корректно. Вспоминаю, как однажды, когда я убирал коридор в офицерском доме, из своей комнаты вышел офицер, знавший меня. Он пригласил меня к себе в комнату, предложил сесть, угостил чашечкой кофе и расспросил, откуда я, кто по специальности и прочее. Я рассказал о своей семье и родителях. Это был человеческий, уважительный разговор.
Однажды нас, четверых, вместе с теми пленными, которых развезли по батареям, отправили в городскую поликлинику. Дело в том, что у одного из пленных заподозрили туберкулез, и немцы решили проверить всех. Мы строем прошли по городу. В поликлинике нас осмотрели, прослушали и сделали рентген. Врач нашел, что с легкими у меня все благополучно и сердце хорошее.
Так прошли октябрь и ноябрь 42-го года. Чувствовать себя я стал получше. Работа, выполнявшаяся мной и моими товарищами, была вполне посильной. В конце ноября стало известно, что полк переводится в другое место.
В начале декабря в течение нескольких дней имущество полка было погружено в железнодорожные вагоны, и мы отправились в путь. Через несколоко дней пути утром, проснувшись, мы открыли двери своего товарного вагона. Поезд стоял. Было тепло и солнечно. Маленькая станция, небольшой поселок. С пригорка спускались несколько мужчин, распевая песню. Меня поразили их красивые голоса. Я уловил в мелодии итальянские напевы и сказал моим товарищам: "Кажется, мы в Италии". Такой была встреча с этой страной.
К концу дня мы были в Неаполе. Имущество штаба было сразу же погружено на грузовики, мы взгромоздились на один из них, колонна двинулась и медленно проехала через весь город в морской порт. Было еще светло, я с интересом рассматривал красивые улицы, толпу прохожих - все было внове. Ночь мы провели на причале под открытым небом. На другое утро пришвартовалось большое итальянское грузовое судно, и началась погрузка.
Нам объявили, что повезут в Северную Африку, и я призадумался. Мы знали, что в Северной Африке открыт фронт, что немцы воюют там с объединенными силами англичан и французов. Это давало шанс на побег. В границах Германии побег был обречен на неудачу. В Вильдау было несколько безрезультатных попыток, я знал об этом. Но здесь мысль о побеге появилась и уже не уходила.
По окончании погрузки дня два прошло в ожидании отплытия. Мы были свободны от каких-либо работ и могли прогуливаться по той части причала, к которой было пришвартовано судно. Подразделением немецких автоматчиков командовал лейтенант - молодой парень с грубой, тупой физиономией. Он часто сидел на причале, злобно посматривая на пленных. И произошел такой случай. Лейтенант неожиданно подзывает меня, достает сапожную щетку и приказывает почистить ему сапоги. Я оторопел. Он вынул револьвер и пригрозил мне. При всей его тупости он сумел высмотреть среди пленных человека, для которого унижение будет особенно болезненным. Все окружающие - итальянские матросы, пленные и даже немецкие автоматчики - замерли. Мне тяжело писать об этом, но я решил ничего не утаивать. Я почистил ему сапоги. Это был единственный случай, когда унизили меня лично. Но общее унижение русских пленных я ощущал все время.
* * *
13 декабря 1942 года в середине дня два больших итальянских парохода отошли от причалов неапольского порта и взяли курс в открытое море. Средиземное море было спокойно. Его просторы, ярко синий цвет воды, свежий морской воздух - все это очаровывало.
Часы и дни шли своей чередой, все было спокойно, солнце пригревало, большинство пленных лежали под машинами на палубе. Я расположился на металлических плитах, на которых была установлена лебедка. Внезапно все вокруг меня взметнулось вверх и тут же рухнуло вниз. Я мгновенно понял, что судно торпедировано, хоть и не слышал звука взрыва. Ни малейшего страха я не испытывал, мысль работала быстро и точно: надо, не теряя ни секунды, покинуть корабль. Зрение зафиксировало, что деревянное покрытие палубы с автомашинами и лежавшими под ними людьми рухнуло вниз. Но часть палубы, покрытая металлическими плитами, и лебедка повреждены не были. Я стоял на твердой почве. Сбросил деревянные башмаки, проверил крепление спасательного пояса, подбежал к правому борту - он был ближе - и заглянул вниз. Внизу все пылало: судно окружала вода, покрытая горящим мазутом. Я дрогнул, показалось, что выхода нет, что я в западне. Отступил на шаг от борта. Что предпринять? Через несколько секунд снова смотрю вниз. Пылающая вода осталась позади, судно не потеряло хода и вышло из пламени. Путь открыт. Вижу, что итальянские матросы прыгают в воду. Надо прыгать и мне. Но подо мной высота четырехэтажного дома. Справлюсь ли я с таким прыжком, если никогда не прыгал в воду с высоты больше одного метра. Взгляд направо, взгляд налево - и вдруг замечаю в двух метрах от себя металлический трос, свисающий до самой воды. Хватаюсь за трос, перекидываюсь через борт, спускаюсь вниз, все идет отлично, до воды остался один метр. Оттолкнувшись от корпуса ногой, бросаюсь в воду и быстро плыву дальше, дальше от еще движущегося судна.
