Виктор Есипов - Четыре жизни Василия Аксенова
Перекидка на какого-то „Барыша“[39](с трудом догадался, что речь идет о Барышникове) звучит вполне дико.
Что за вздор ты несешь о своих хлопотах за меня в Колумбийском университете? Я сам из-за нежелания жить в Нью-Йорке отказался от их предложения, которое они мне сделали не только без твоего попечительства, но и вопреки маленькому дерьмецу, которое ты им про меня подбросил. Среда, в которой мы находимся и в которой, увы, мне иногда приходится с тобой соприкасаться, довольно тесная – все постепенно выясняется, а то, что еще не выяснено, будет выяснено позже, но мне на это в высшей степени наплевать.
У Майи[40] к тебе нет никакого особого предубеждения, за исключением только того, что всякая женщина испытывает в адрес персоны, сделавшей ее близкому пакость. ОК, будем считать небольшую пакость.
Твоя оценочная деятельность, Иосиф (как в рамках этой твоей „квоты“, так и за ее пределами), меня всегда при случайных с ней встречах восхищает своим глухоманным вздором. Подумал бы ты лучше о своем собственном шарабане, что буксует уже много лет с унылым скрипом. Ведь ты же далеко не гигант ни русской, ни английской словесности[41].
Я этого маленького нью-йоркского секрета стараюсь не разглашать и никогда ни в одном издательстве еще не выразил своего мнения о твоих поэмах или о несусветном сочинении „Мрамор“[42]. Уклоняюсь, хотя бы потому, что мы с тобой такие сильные получились не-друзья.
Всего хорошего.
Ты бы лучше не ссылался на Карла. Я тоже с ним беседовал о современной литературе и хорошо помню, что он говорил и что он писал»[43].
Прочитав это письмо, Бенедикт Сарнов откликнулся на него статьей, в которой содержится неожиданный на первый взгляд вывод: и в эмиграции перед писателем, желающим опубликовать свое сочинение, нередко воздвигаются такие же препоны, как и в социалистическом отечестве, правда, причинами этого становятся не идеологические соображения, а соображения сугубо личные.
Из статьи Бенедикта Сарнова:
«Коллизия эта (конфликт Аксенова с Бродским. – В. Е.) в свое время стала одним из сюжетных мотивов романа Аксенова „Скажи изюм“. И читателям, сразу узнавшим прототипов тех, легко узнаваемых аксеновских персонажей (особенно одного из них), вполне могло показаться, – а многим наверняка и показалось, – что продиктована она была только лишь личной обидой, неудержимым стремлением автора хотя бы вот так, на бумаге, свести счеты с бывшим товарищем, нанесшим ему неожиданный предательский удар в спину.
На самом деле это было, конечно, не так.
<…> Тот факт, что Бродский не только не способствовал опубликованию аксеновского „Ожога“, но даже препятствовал его появлению на свет, по сути „торпедировал“ его, как сказано в романе (”Скажи изюм„. – В. Е.), не отрицает и сам Бродский.
<…> По сути дела он даже не отрицает, что, отзываясь о романе в разговоре с Карлом Проффером, выразился о нем в неподобающем тоне: „Содержание той короткой беседы было кратким, и оно тебе известно. Я сожалею о тоне моего отзыва Карлу об «Ожоге», но существо дела это не меняет“.
<…> Отрицает Бродский только одно: что высказанное им нескольким издателям его резко отрицательное мнение об аксеновском „Ожоге“ было официальным. Нет-нет! Это было сугубо частное, приватное его мнение, возможно, даже предвзятое.
При этом, однако, он тут же замечает: „Но даже если бы меня и официально попросили бы высказать свое мнение, я бы сказал то, что думаю…“
И в другом месте того же письма: „Никто меня не просил рекомендовать или не рекомендовать „Ожог“ к публикации. Если бы спросили, я бы ответил отрицательно именно в силу обстоятельств, именно потому, что всякая неудача подрывает авторитет не столько рекомендателя, сколько самой литературы – следующую книжку, может быть, даже лучшую, чем та, что потерпела неудачу, пробить будет труднее. Квота имеет обыкновение сокращаться, а не расширяться“.
Объяснение весьма туманное. Какая квота? О чем это он?
Отчасти это объясняет такая – тоже не слишком внятная – фраза из того же письма: „…русская литература здесь, в Штатах, существует примерно на тех же правах нац. меньшинств, что и штатская литература – в отечестве“.
В общем, торпедировал он роман из самых лучших побуждений, чтобы не уронить престиж русской литературы в Америке.
Но ведь и те, кто там, на родине, не давали пропуску их книгам и жестко преследовали их самих, тоже уверяли, что действуют так, руководствуясь не какими-нибудь там низменными, а высокими, государственными соображениями.
<…> Казалось бы, какая тут может быть аналогия?
В отечестве, которое они, Аксенов и Бродский, покинули (вернее, из которого их выпихнули), это непробиваемая, давно сложившаяся система, за которой вся мощь могущественной ядерной державы, обеспечивающей незыблемость государственной идеологии всеми имеющимися в ее распоряжении силовыми способами и не жалеющей на это никаких затрат. А тут, на вольном Западе, не более чем каприз, причуда объевшегося славой гения, будущего нобелиата. Не система, а частный и, скорее всего, совсем нетипичный случай. Казус…
Отчасти, может, оно и так.
Но что-то уж больно много на моей памяти таких „казусов“»[44].
Не так давно, в феврале 2015 года, тема рассматриваемого нами конфликта снова вернулась в Америку, на радио «Свобода»: в передаче «Диалог на Бродвее» ее обсуждали Соломон Волков и Александр Генис. При этом, отмечу, мнение Соломона Волкова почти совпадает с оценкой ситуации Карлом Проффером (см. выше).
Из передачи «Диалог на Бродвее»:
«Александр Генис: …недавно в мои руки попала книга, посвященная Аксенову, она вышла некоторое время назад и называется так: „Василий Аксенов – одинокий бегун на длинные дистанции“. (Здесь обыгрывается название популярного у шестидесятников рассказа британского автора Алана Силлитоу.)
Несмотря на то что я сам являюсь одним из авторов этого сборника, я ее только сейчас увидел. Среди прочего там рассказывается очень драматическая история, связанная с книгой Аксенова „Ожог“. Роман „Ожог“ Аксенов закончил 40 лет назад (отсюда и юбилей), в 1975 году и напечатал только на Западе. Эта книга была для него решающей, именно с ней он приехал в Америку. Об этом сегодня имеет смысл вспомнить в связи с публикацией переписки Аксенова и Бродского, вошедшей в сборник воспоминаний об Аксенове, о котором я только говорил. Но об этом казусе я хочу, чтобы рассказали вы.
