Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
— Вы должны отведать, Мишель… — говорила Нина.
— Вам понравится… — вторила Екатерина.
— Ты еще не пробовал… — наседал Давид.
Хозяин славил местное вино — белое, сухое, светло-соломенного цвета.
— Как вам вкус? — спрашивал Александр Гарсеванович, пригубливая и причмокивая. — А? Каков плодовый букет?
— Мягкий, тонкий, — соглашался Лермонтов.
— Изготовлено из нашего местного винограда сорта ркацители. В переводе с грузинского это значит «красная лоза». Собирают именно сейчас — во второй половине октября. А потом три года держат в дубовых бочках.
— Превосходно. Послевкусие просто бархатное.
— О, как точно сказано! Только поэт мог так сказать!
После обеда, с чашечками кофе все переместились в гостиную. Саломея попросила Екатерину сесть за фортепьяно. Та раскрыла ноты, заиграла, спела «Вечерний звон», но не на музыку Алябьева, ставший впоследствии знаменитым, а другой вариант — некоей Сабуровой. Князь прочел свои стихи на грузинском — в том числе «Черный цвет», а Като и Майко исполнили романс «Я не скажу тебе „люблю“» по-русски и по-грузински. Все-таки уговорили выступить и маленькую Софико, девочка вначале конфузилась, а потом продекламировала с легким акцентом:
Светает — вьется дикой пеленой
Вокруг лесистых гор туман ночной;
Еще у гор Кавказа тишина;
Молчит табун, река журчит одна…
Она ошиблась только раз: в строчке «и светит там и там» сказала «там и сям». Затем все взоры обратились к Лермонтову. Он зашел за рояль и встал за ним, словно за трибуной, положил на закрытую крышку тетрадь. Полистал небрежно, поднял глаза и поймал на себе взгляд Майко — жгучий, гипнотический. Звонко произнес:
— Я привез вам для чтения мою драму «Маскерад». Первый вариант ее был представлен в цензуру год назад. Его отклонили по причине ряда непозволительных реплик. Мною были внесены изменения и дописан четвертый акт. Но и эту версию мне вернули. Что ж, в театре пиеска не пойдет, но читать в салонах не было запрета. Посему слушайте.
Михаил читал нараспев, как обычно читают поэты, ровно, даже монотонно, мало изображая действующих лиц, но очень выразительно. Слова Арбенина из третьего акта потрясли всех:
Молчи и слушай: я сказал,
Что жизнь лишь дорога́, когда она прекрасна,
А долго ль!.. жизнь как бал —
Кружишься — весело, кругом все све́тло, ясно…
Вернулся лишь домой, наряд измятый снял —
И все забыл, и только что устал.
Но в юных летах лучше с ней проститься,
Пока душа привычкой не сроднится
С ее бездушной пустотой;
Мгновенно в мир перелететь другой,
Покуда ум былым не тяготится;
Покуда с смертию легка еще борьба —
Но это счастие не всем дает судьба.
Сцена сумасшествия героя вызвала всеобщее оцепенение.
Лермонтов закончил чтение. Никто не проронил ни слова. Слушатели молчали.
Первым заговорил князь:
— Страшную историю вы нам поведали. Просто зa donne la chair de poule…[13]
— Да еще и героиня Нина, — в самом деле поежившись, бросила Като.
— Это просто совпадение, — попытался оправдаться Михаил. — Не понравилось, значит?
Ему ответил с жаром Давид:
— «Не понравилось»? Как сие может не понравиться? Потрясающе! Гениально!
Нино подтвердила:
— После Грибоедова вы первый, кто создал пиесу в рифмованных стихах. Только у него комедия, а у вас драма.
Князь предложил поставить ее силами самодеятельного театра в Нижегородском полку, обещая договориться с местным цензором.
— Кто же сыграет Арбенина?
— Нечволодов.
— Ха-ха! И отравит свою жену Катю?
Саломея осуждающе пресекла шутливый разговор:
— Господа, оставьте, это не смешно.
Лермонтов спросил:
— Отчего же молчит мадемуазель Орбелиани?
Все глянули в сторону девушки. Та не засмущалась, сказала просто:
— У меня нет слов от восторга.
— Oh, quel compliment subtil![14]
— И потом, сходство не только в имени героини, но и в фамилии.
— То есть?
— Арбенин — Орбелиани.
Михаил рассмеялся.
— Вот уж не подумал! Ей-богу, никаких аллюзий.
— Это очень странно.
Князь предложил вернуться в столовую и попробовать десерт — мороженое.
— А оно не отравлено? — тут же ввернул Давид.
Княгиня поморщилась.
— Датико, сынок, ты сегодня несносен.
Мороженое ели стоя, разделившись на группки, оживленно болтая. Александр Гарсеванович заявил:
— Михаил Юрьевич, мы вас не отпустим на ночь глядя. Хотя под Цинандали места тихие, береженого Бог бережет. Я уже распорядился постелить вам в гостевой комнате.
— Мне, право, неудобно…
— Да, помилуйте, голубчик, что за неудобства? Выспимся, позавтракаем, совершим конную прогулку. Я хотел бы побеседовать с вами на литературные темы…
— Буду счастлив, мон принс[15]!
— Вот и превосходно.
Оказавшись у себя в комнате — небольшой, но уютной, с окнами в парк; таз, кувшин, перина, — Лермонтов бросил тетрадь на кушетку и хотел было умыться, как вдруг заметил: из страниц тетради торчал розовый краешек бумаги. Взял, открыл и прочел на сильно надушенном листке (текст был на французском):
«Уважаемый мсье Л.! Буду ждать Вас в беседке около полуночи. Постарайтесь выйти незамеченным».
Без подписи. Кто же это? Не Нино точно. Строга, как сама княгиня. Да и старше его года на два-три… Вероятно, Като… А может Майко? Хотя Нино тоже нельзя сбрасывать со счетов. И когда успели написать, положить в тетрадь? Видимо, во время мороженого.
Михаил рассмеялся, скинул мундир и сорочку и начал с шумом и фырканьем умываться.
4Лежа на кровати, он перебирал в уме события нынешнего вечера. Все прошло хорошо. Пьесу слушали как нельзя лучше. И читал он сегодня неплохо — ровно, без волнения. Помнится, тогда, в Петербурге, у Карамзиных, и в Москве, у Погодина, дрожал, как заячий хвост. А сегодня вел себя по-взрослому.
Като напоминает Лопухину. Но отчего он решил, что такое сходство явится препятствием? Может, наоборот? А какие у нее голубые глаза! Вот что удивительно. У отца и матери карие, а у дочки голубые. Уж не изменяла ли мадам Саломея своему супругу? Нет, такое думать кощунственно. Она дама строгая и холодная, как мороженое. Вряд ли в ней кипят любовные страсти.
Так от кого же записка? От Като? Или все-таки от Майко?
Честно говоря, он предпочел бы Катю Нечволодову. Но она слишком далеко. Вот и слава богу, нечего даже мечтать. Надо стараться Нечволодовых обходить стороной под любым благовидным предлогом. Чтобы не рисковать.
