Владимир Некрасов - На крыльях победы
Проходит пятнадцать минут полета — и на курсе город. Вернее, его силуэт — город весь затянут пеленой дыма. Чем ближе мы подходим к Павлограду, тем выше поднимается дым. Вот он уже на высоте почти тысячи восьмисот метров. В городе полыхают пожарища.
Когда в стороне от самолетов стали неожиданно появляться белые и черные клубы, я не сразу понял, в чем дело. Только позднее мелькнула догадка: «Зенитки!»
Разрывы снарядов все приближались и вдруг стали перед нами плотной стеной. В шлемофоне слышу приказы, команды, работу наземных радиостанций. Кто-то предупреждает, что в воздухе находится восемь «мессершмиттов». Я оглядываюсь, но чужих самолетов не вижу. Где же они бродят? В наушниках резкий противный свист — это немцы глушат работу наших самолетных радиостанций. А зенитки бьют все точнее. Разрывов шрапнелей так много, что, кажется, машине негде пройти. Фашисты ведут заградительный огонь, но наши штурмовики ныряют между взрывами и скрываются в густом дыму, висящем над городом. Мы с Сашей точно на невидимом буксире следуем за ними. Теперь расстояние между нами и землей быстро сокращается, и мы попадаем в полосу работы легкой зенитной артиллерии. Вокруг нас воздух прошивают трассы малокалиберных снарядов, разрывы становятся почти сплошными. Мы настигаем свою группу штурмовиков — и тут происходит досадная нелепость: один из стрелков на штурмовике потерял нас в дыму и, когда мы вынырнули, принял нас за противника и открыл по нашим машинам огонь.
«Срежет!» — пронеслась тревожная мысль, и я покачал ему крыльями.
Стрелок, очевидно, увидел свою ошибку и прекратил огонь. Представляю его самочувствие! Потом выяснилось, что это был молодой стрелок, только впервые, как и мы, вылетевший на боевую операцию. А мы с Сашей вели себя необдуманно — «горбатые» не любили, когда кто-нибудь заходил им в хвост.
Штурмовики снова скрылись в дыму. Они теперь были низко над городом. Мы оторвались от них. Мой и Сашин самолеты вырвались из дыма. Я увидел под собой железнодорожную станцию, серебристые нити путей, составы, дымящие паровозы и похожие на какие-то фантастические огненно-черные цветы разрывы бомб и реактивных снарядов. Это работали наши «горбатые».
Сколько стояло эшелонов и с каким грузом, я не успел рассмотреть. У меня еще не хватало навыка, и к тому же я боялся потерять группу, отстать от нее. Сделав второй заход над станцией, я увидел выходивших из атаки «горбатых». И невольно меня охватило восхищение: штурмовики уходили змейкой на бреющем полете.
Наши это самолеты или нет? Сомнение усилил Саша. Он спросил по радио:
— Вовка, а наши ли это «горбатые»?
Я в тревоге запросил командира группы, но он не слышал меня. Тогда я решился на крайнее — проверить зрительно — и приблизился к самолетам. Тут же облегченно перевел дыхание: на бортах номера «горбатых» нашей части, но не тех, которых я должен был прикрывать. Где же мои? Возможно, они подвергаются нападению немецких истребителей. И тут слышу по радио:
— Маленькие (так звали штурмовики нас, истребителей, за небольшой размер самолетов), идите домой!
Я не мог понять, где нахожусь. Только оглянувшись, нашел стену дыма, поднимающуюся над городом.
Взяли курс на аэродром. Подлетая к нему, услышал голос Саши:
— Вовка, это не наш аэродром!
Что за черт! Кажется, действительно не наш! Но я же вел самолет точно по курсу! Тут я увидел кукурузное поле и в нем самолеты. Наш, наш! Ругнул про себя Сашку за панику и пошел на посадку...
На стоянке нас встретили техники, механики, летчики, поздравляли с боевым крещением, спрашивали, где еще четверка. Я не успел признаться, что точно не знаю, как послышался гул и мы увидели идущих к аэродрому «горбатых». У меня отлегло от сердца. Значит, все живы!
Я направился к приземлившемуся самолету капитана Егорова. Оказалось, что и он тоже в дыму потерял штурмовиков, крутился над станцией и не заметил, как «горбатые» вышли из боя.
Оставшись наедине с братом, мы долго и подробно обсуждали наш первый боевой полет и пришли к горькому выводу, что мы «рябчики» и «птенцы», которым еще учиться и учиться. Мы признались в этом капитану Егорову. Он понял наше состояние и сказал:
— Не сразу Москва строилась. Наблюдайте, думайте, учитесь.
Да, только так! Надо быть внимательным, изучать опыт товарищей, больше думать, иначе можно скоро стать добычей фашистов. Нужно овладевать военно-летным искусством, если ты действительно хочешь мстить врагу и выполнить свой долг перед Родиной.
Мечты о лихих воздушных схватках, которыми жили не только мы с братом, уступили место трезвым размышлениям и поступкам. Здесь, на фронте, началась новая учеба, но учеба, где каждый урок проходил под обстрелом фашистских зениток и атак немецких асов.
Однако это не пугало и не смущало. Нами владело то великое чувство, которое так помогало всем советским людям в годы войны: мы сражались за правое дело.
В эти дни мы не раз вспоминали слова великого Суворова о том, что надо воевать не числом, а уменьем. К этому вынуждала и сама обстановка: уже с третьего дня нам приходилось делать по пять-шесть боевых вылетов, а иногда и больше.
Пока наши полеты были без потерь. Но война есть война, и вскоре в одном воздушном бою погиб Николай Коченев. Капитан Егоров и Павел Конгресско вступили в неравный бой и были подбиты. На искалеченных самолетах они приземлились на нашей территории и пришли на аэродром, неся парашюты и радиостанции.
Вскоре к нам, еще малоопытным летчикам, были присланы боевые, давно участвующие в войне пилоты — младший лейтенант Сергей Панов, Алексей Ремизов старший лейтенант Александр Колдунов. Они начали летать с нами, и в боевых схватках передавали нам свое искусство уничтожения врага.
Двадцатое сентября. Этот день — новая ступень в моей жизни. Рано утром мы поднялись в воздух и взяли курс на передний край, чтобы прикрыть наши наземные войска, начавшие передвижение. Идем на высоте двух тысяч метров. Чем ближе фронт, тем сильнее шумы в наушниках: обрывки команд, переговоры, свист, грохот, электроразряды. Передний край хорошо виден с высоты. Он отмечен пожарами, фонтанами взрывов снарядов нашей и немецкой артиллерии.
Шли восьмеркой. Но у самого переднего края я пересчитал самолеты и с удивлением увидел, что их значительно больше. Откуда другие? Чьи они? Я как-то не сразу обратил внимание на черные, с тонким профилем машины, которые замешались среди наших. Я шел за Колдуновым и думал, что он все видит и знает и поэтому мне нечего беспокоиться. Но тут Колдунов вошел в крутой вираж, а я до боли в глазах, стремясь не отстать от него, тянул на себя ручку управления. И вдруг понял, что идет воздушный бой и я нахожусь почти в его центре!
