Владимир Некрасов - На крыльях победы
Вот передний самолет, за которым погнался Колдунов, резко накренился на левое крыло и на его фюзеляже открылся черный крест, обведенный белой каймой. Такой же крест был и на крыле. Фашист! Меня точно обожгло. А самолет густо задымил и пошел к земле. Потом он вспыхнул, как факел. Когда Саша Колдунов открыл по нему огонь, когда он его сбил, — я пропустил. Я был зол на себя. Но раздумывать об этом было некогда — наперерез Колдунову шла пара черных самолетов. «Да это же «мессеры», — мгновенно понял я и сразу же сообщил по радио ведущему:
— «Мессеры» слева выше!
А сам развернул самолет навстречу фашистам. Колдунов резко довернул влево, и мы оказались с ним на одной линии. Немцы неожиданно взмыли вверх и на большой скорости пронеслись над нами. Я успел заметить, что на них обрушились сверху два наших «яка». В это время Колдунов вошел в крутой вираж, я за ним, но чуть ниже, хотя это и давалось мне с большим трудом. Я видел только самолет ведущего, а остальное словно было закрыто какой-то мутной пленкой.
Наши самолеты вновь лезут вверх, и я вижу, что за нашими «яками» гонятся четыре «мессера». «Яки» уходят под нас. Колдунов открывает огонь по одному фашисту, я беру в прицел другой вражеский самолет, нажимаю на кнопки пушки и пулемета. Мои трассы тянутся к «мессерам», но пролетают то выше, то ниже их. Я никак не могу попасть в фашиста.
Колдунов выходит из атаки и, набирая высоту, пристраивается к паре «яков», я следую за ним. Выше нас вижу еще четыре «яка». Но где же противник? Он куда-то исчез. Сердце мое бешено бьется, и мне кажется, что его стук заглушает и работу мотора, и шум в наушниках. Я весь покрыт потом. Но в душе поднимается что-то торжествующее, радостное: я стрелял по фашистам, я вел с ними бой!
Вражеские машины больше не появлялись. Мы вернулись на свой аэродром и, возбужденные только что пережитым, стали разбирать наш бой. Никто из нас его не видел полностью, каждый участвовал лишь в каком-то эпизоде. И вот теперь, рассказывая о своих впечатлениях, мы помогали составлять общую картину. А Колдунов так умело сложил наши наблюдения, что нам все стало ясно и понятно. Тут же Колдунов очень тактично указал на наши ошибки и просчеты и подсказал, как надо было бы действовать. Вполне заслуженно Колдунов стал нашим боевым учителем, и мы начали не только следовать его советам, но и вообще подражать ему во всем...
Вечером около нашего домика заиграл баян, и на его голос потянулись летчики, техники, девушки из штаба и батальона аэродромного обслуживания. Подошел Павел Конгресско и раскрыл свой портсигар, в котором застряли два маленьких осколка зенитного снаряда. Они появились во время боя, когда Павел был сбит. Он не вытаскивал осколки и шутил, что после войны сдаст портсигар в музей.
Мы закурили и молча слушали баяниста — старшего сержанта, механика моего самолета Виктора Руднева. Играл он превосходно. Это был врожденный музыкант. А когда он заиграл популярную в то время песню «Идет война, народная, священная война...», — все подхватили ее, и песня поплыла над аэродромом. Это была не просто песня — это был рассказ о нашей сегодняшней жизни, о наших думах и чувствах. Когда растаяли в вечернем воздухе последние звуки мелодии, мы долго сидели молча, думая каждый о своем.
Но вот Виктор заиграл вальс, закружились пары — и словно не бывало задумчивого, чуть грустного настроения. Сыпались шутки, раздавался смех. Мы веселились, забыв на какое-то время о войне...
Немецко-фашистские войска под ударами наших частей оставили Павлоград и закрепились у станции Синельниково. Мы перелетели на аэродром у села Ново-Николаевка. Первые дни воздушных боев не было — фашистская авиация спешно меняла свои позиции.
Однажды мы с командиром звена Колдуновым заметили на дороге большой фашистский обоз. Стремительно снизившись, из пушек и пулеметов разбили передние повозки. Обоз смешался, лошади сворачивали с дороги, давили гитлеровцев, опрокидывали повозки. А мы с бреющего полета продолжали поливать их свинцовым дождем. На повозках стали рваться ящики с боеприпасами. За нами пикировала вторая пара нашего звена, самолеты вели Ремизов и Саша. Не прошло и пяти минут, как обоз был уничтожен.
С большим опозданием фашистские зенитчики открыли огонь, но мы, сделав по последнему заходу, уже уходили домой.
Боевые будни
Вскоре меня взял в пару заместитель командира майор Николай Иванович Слива, и мы стали вместе ходить на боевые задания. Мне было лестно, что я летаю с опытным командиром, но в то же время это накладывало на меня большую ответственность. Все полеты с ним были удачны, но вот однажды мы после обеда вылетели вместе с двенадцатью штурмовиками для нанесения удара по станции Мокрая. Здесь немцы грузили свои войска, чтобы перебросить их на правый берег Днепра — там у них готовилась новая линия обороны.
Станция Мокрая находилась далеко от переднего края. Нам пришлось идти над территорией, занятой врагом, на высоте в две с половиной тысячи метров. Я думал о том, что вести бой над линией фронта или над своей территорией куда проще и безопаснее. В случае, если самолет будет подбит, можно спланировать в расположение своих войск или спуститься на парашюте, а тут... Да что говорить!
Едва мы перелетели передний край, как фашистские зенитчики начали стрелять. Их огонь провожал нас на всем пути. Немцы словно передавали нас по эстафете, но пока потерь не было. Лавируя между разрывами, мы приближались к цели. Когда уже показалась станция, нам навстречу поднялись две восьмерки «Мессершмиттов-109». А наших истребителей было всего десять.
Вот и станция. Наши штурмовики, построившись в круг, начали расстреливать немецкие эшелоны, а мы, прикрывая своих, завязали бой с фашистскими истребителями. Мы шли двумя ярусами — в первой группе было шесть истребителей, во второй — четыре. Если «мессерам» удастся прорваться через первую группу, ее встретит вторая, но до штурмовиков им не добраться.
Первая группа, в которой был и я, врезалась в строй «мессеров». У них горизонтальная маневренность хуже, чем у наших «яков», и это сразу дало нам преимущество. Мы быстро разбили строй немецкой восьмерки. Майор Слива и я вышли выше немцев, а остальные наши четыре самолета гнались за четверкой фашистов. Те оказались как бы в клещах. Четыре других «мессера» были выше нас и бросились в атаку с пикирования на нашу пару, но мы успели выйти из-под их огня и оказались около станции. Там все превращалось в обломки от бомб наших штурмовиков.
— Давай, давай! — шептал я, словно подбадривая товарищей.
В это время зенитный огонь отрезал меня от майора, а когда я вновь увидел его, то похолодел от страха за командира: крыло его самолета было разбито зенитным снарядом, но он все же держался и шел на сближение со своей четверкой. Два «мессера» тоже увидели подбитую машину и устремились к ней. Я развернулся и дал заградительный огонь. На помощь к нам подошли два «яка». Оглянувшись, я увидел падающий «мессершмитт», его сбил кто-то из наших. Тут передо мной появился другой немец, и я послал в него очередь из пушки и пулеметов. Все снаряды легли в цель. Но вот надо мной пронесся новый фриц, я погнался за ним... А самолет майора горел. Чем и как помочь?.. Пошел к земле горящий «мессершмитт». Мой первый сбитый «мессер»!
