Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни
На Набережной продавались белые лилии, как в ту пору, когда здесь проезжал императорский кортеж по дороге в Ливадийский дворец. В ресторанах рекой лилось вино — мускат и мадера — из подвалов Массандры. Вечерами в Александровском сквере у моря и в городском саду прогуливались с дамами беззаботные офицеры, легко отлучавшиеся из армии генерала Врангеля, который оборонял Крым от грозивших беспорядков.
Приезжая публика с радостью погружалась в морские волны и в беспечальную жизнь, дышала полынным воздухом в Чукурларе и в парке Эрлангера, покупала у татар янтарный виноград и охотно запечатлевала себя в фотоателье на Садовой улице. Не были исключением из общих правил и три новоявленные девицы-красавицы: Лида, Милуша и Наташа.
Прекрасно сохранившиеся черно-белые фотографии-открытки напоминают репродукции рембрандтовских женских портретов: светлые лица, выхваченные из густой тени. Совсем разные типы из словно бы разных эпох.
Вот — шестнадцатилетняя Лида, тургеневская девушка в белой легкой блузе. Чуть склоненная набок головка, волосы на пробор с пушистой челкой на лбу, толстая коса, уложенная на темени, сливающаяся с черным фоном. Но стоит поглядеть в ее живые темные глаза, и мысль о тургеневской сентиментальности испаряется. Мягкий и одновременно проникновенный — не проницательный, а именно проникновенный — взгляд придает серьезному личику загадочность и беспокоящее сходство с портретом молодой Неонилы Тимофеевны.
На второй фотооткрытке — восемнадцатилетняя Милуша Потоловская. Воплощение наступившего XX века. Из-под плоской клетчатой шляпки с твердыми узкими полями на вас в упор глядят огромные, откровенно вводящие в соблазн глаза, а крупный рот полуоткрыт в громком белозубом смехе. Старшая дочь Александра Платоновича целиком пошла в отца.
Младшая дочь Потоловского Наташа изображена на третьей открытке. Правильный тонкий профиль и круглая кудрявая головка воссоздают образ «римского мальчика», юного римлянина эпохи Цезарей. Хотя разница в возрасте трех девушек была незначительной, пятнадцатилетняя Наташа в ту пору мало интересовалась обожателями и предпочитала общество двух сорванцов — Левы и Шуры.
Сытая и веселая Ялта начала 1920-х годов не замечала или старалась не замечать, что Гражданская война бушует на Украине и подкатывается к Черному морю. Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России генерал Деникин должен был извне защищать Крымский полуостров. Офицеры Русской народной армии, которую в самом Крыму старался сформировать генерал Врангель, безмятежно развлекались в Ялте; коммерсанты привозили туда по морю с кавказского побережья мешки с мукой и сахаром. Новых беженцев из центральной России прибывало, правда, все меньше, но «старожилы» успели перезнакомиться и создать свое местное светское общество. Молодежь жила сегодняшним и немного вчерашним днем.
Лида и Милуша, наняв, бывало, извозчика, отправлялись на вечеринку или на свидание в Городской сад. Однажды по пути с Николаевской улицы к Набережной Лида насторожилась и заметила: «Слышишь, Милуша? Колеса разговаривают». Оказалось, их младшие братцы, Шура и Лева, устроившись сзади под кузовом пролетки, решили сопроводить сестер до места назначения. Понятно, не в качестве телохранителей.
У двадцативосьмилетней Маруси, которую уже величали Марией Александровной, было немало поклонников, с упоением целовавших ручку «соломенной вдове». Южный фронт разлучил ее с мужем, Борисом Шиановским, — как позже оказалось — навсегда.
За Лидой молодые люди ухаживали с неменьшим жаром. Самым экзотическим и целеустремленным кавалером был богатый элегантный кавказец в белой смушковой папахе. Он доставлял из Батума в Ялту на своем пароходе съестные припасы, в том числе шоколад и конфеты. Она охотно принимала знаки внимания, но к ухажерам пока еще всерьез не относилась. За исключением, пожалуй, Феди Лосева, милого юноши, обитавшего в том же пансионе. Во всяком случае, роман, готовивший Лиде судьбу кавказской пленницы, имел предсказуемый конец.
В чудесный весенний день, когда цвел розовый миндаль, а сердце наполняла беспричинная радость, в день Лидиного рождения, 23-го марта, подвыпившая молодая компания во главе с виновницей торжества возвращалась из винных подвалов Массандры. У входа в пансион с букетом алых роз каменным изваянием застыл кавказский джентльмен. Увидев развеселую именинницу в окружении не менее оживленных спутников, он положил розы у порога, сунул в букет визитку, молча повернулся и ушел. Безвозвратно.
Почти век этой, чудом сохранившейся визитной карточке. Кусочек пожелтевшего картона с округлыми краями размером в два спичечных коробка. На одной стороне обрамленный виньеткой текст — по-русски и по-грузински: «Мамед-Бек Концелидзе. Батум. Комаровская, соб. дом». На другой стороне — полустершаяся карандашная надпись: «С днем рождения лучшия пожелания. Мамед».
Недаром, видно, выжило это упрямое напоминание о романтике. Память о романтических эпизодах иногда хранится дольше, чем об иных бурных связях.
Милуша предпочитала завершать свои романы по собственной инициативе. Ей нравились блестящие статные офицеры. Ее верная наперсница Наташа не закрывала на ночь окно, чтобы к рассвету старшая сестра могла без помех возвратиться домой и понапрасну не тревожить родителей.
Не был обойден вниманием Милуши и неподступный молодой человек — Жорж Березовский.
Жоржик (или Жорж, но еще не Георгий Александрович) успел блестяще закончить Харьковское коммерческое училище и приехал с домочадцами в Ялту, где подрабатывал в часовой мастерской знакомого хохла по имени Вакула. Александр Платонович не упускал случая поддеть Неонилу Тимофеевну: «Мои-то два сына Родину защищают, а ваш…»
Был ли тому виной аромат белых лилий или щекочущий запах вечернего моря, или колдовской блеск ее зеленых глаз, но только Жоржик безумно влюбился в Милушу. Сдержанный и молчаливый, презиравший «этих глупых кривляк», он совсем потерял голову. Первая женщина стала для него открытием неведомого мира. Он страстно хотел — и считал своим долгом — на ней жениться. Она лишь удивленно улыбнулась: «Ну, зачем же… Я просто пошутила».
На следующий день Жоржик пошел на Ялтинский призывной пункт и записался добровольцем в армию Врангеля. Неонила Тимофеевна не стала удерживать сына. Да и не могла. Что подумал бы Александр Платонович?
Месяца через два, летом 1920 года, к Березовским постучал незнакомый человек. Оказалось, фронтовой товарищ Жоржика. Он рассказал, что оба они, необстрелянные новобранцы, попали в плен к красным. Те добивались от них каких-то сведений, которых они и знать не знали. Утром обоих повели на расстрел. Красноармейцы сунули Жоржику в руки лопату и сказали: «Рой себе могилу, белая сволочь». Он ответил: «Ройте сами» и отшвырнул заступ. Его на месте закололи штыками. И тут же закопали. Второму пленному удалось бежать.
