Теодор Гладков - Менжинский
В Москве Павловский остановился на квартире Леонида Шешени — бывшего личного адъютанта Савинкова. Арестованный при переходе границы, Шешеня, чтобы спасти свою жизнь, согласился сотрудничать с ОГПУ и старался в этом изо всех сил.
Чекисты инсценируют для Павловского совещание контрреволюционного центра и… внезапно обезоруживают полковника.
Менжинский понимает, что арест Павловского может сорвать осуществление главной цели — захват Савинкова. Начинается упорная и трудная работа. На первых допросах Павловский молчит. В своих преступлениях признается с трудом, лишь когда его прижимают к стене неопровержимыми фактами. Наконец на одном из допросов он безнадежно машет рукой:
— Ваша взяла… Говорите, что делать.
Стремясь заслужить право остаться в живых, Павловский соглашается помочь ОГПУ.
Полковник пишет своему шефу в Париж, что в Москве жизнь бьет ключом, что организация сильна и лишь нуждается в настоящем вожде.
Письму Павловского Савинков не может не верить. II все же он… еще раз посылает в СССР своего близкого помощника Фомичева.
Фомичева поселяют на даче под Москвой, потом для него устраивают «заседание ЦК», на которое привозят и тщательно подготовленного Павловского.
Полковник, убедившись, что обмануть чекистов ему не удастся (попытка побега закончилась неудачей), и порядком разуверившись в своей предыдущей деятельности, великолепно играет перед бывшим соратником роль «члена ЦК». Павловский делает обстоятельный доклад о совершенных за последнее время под его руководством мифических налетах и экспроприациях. Фомичева доклад захватывает, он задает вопросы. Павловский отвечает умно и убедительно. В заключение он просит у «ЦК» разрешить еще один налет — на Юге России. «ЦК» разрешает. Фомичев в восторге. Его восторг удесятеряется поездкой в Терскую область, организованной для него чекистами. Там Фомичев встречается со «знаменитым руководителем партизанских отрядов Терской области неуловимым полковником Султаном-Гиреем». Эта встреча окончательно убеждает Фомичева в силе и жизнеспособности организации. Он не подозревает, что банда Султана-Гирея давно разгромлена, а с ним разговаривает один из местных чекистов…
Но убедить Фомичева лишь полдела. У него инструкция от Савинкова — вернуться в Париж непременно вместе с Павловским. Савинкову, как никогда, нужен его верный помощник, который и так слишком задержался в России. Но выпустить Павловского за кордон нельзя. Это не Зекунов, давно искренне порвавший с контрреволюцией и помогающий чекистам не за страх, а за совесть.
Чекисты делают новый ход… Фомичеву сообщают, что налет Павловского прошел успешно, взято несколько сот тысяч рублей, но сам Сергей Эдуардович тяжело ранен в ногу.
Фомичеву устраивают новую встречу с Павловским. Полковник лежит на кровати, нога его забинтована, сквозь повязку проступает кровь… два часа назад зарезанной курицы. Играет он с подлинным артистическим блеском. С азартом рассказывает о «налете», время от времени при «неосторожном» движении его рот перекашивает гримаса боли. С гордостью показывает толстую пачку червонцев.
— Остальные уже в деле! — хвастливо говорит он.
Фомичев ни на секунду не усомнился в правдивости разыгранной перед ним мелодрамы.
И все же, в последний момент, вся операция чуть не оказалась под ударом.
С отчетом Фомичева и Павловского о «происшедшем» в Польшу в качестве курьера был направлен оперативный работник контрразведывательного отдела ОГПУ Григорий Сыроежкин. В Вильно на улице его случайно встретил и, конечно, узнал бывший сослуживец по Красной Армии, позднее бежавший в Польшу и ставший там полицейским осведомителем. Предатель немедленно сообщил в полицию, что Сыроежкин в гражданскую войну одно время работал в ревтрибунале.
Но взять Григория голыми руками было не так-то просто — это был опытный и находчивый чекист, бывавший во многих переплетах.
Он охотно разъяснил офицеру польской контрразведки, что действительно служил вместе с Стржелкевским в Красной Армии рядовым бойцом, когда-то избил его за воровство и теперь тот сводит с ним личные счеты.
И тот поверил! Офицер знал, что Стржелкевский пьяница и наркоман, выгнанный за многие грехи из полиции. Через Сыроежкина же польская разведка получала неоднократно множество «ценной информации» из России, и явно не стоило брать под подозрение ценного человека из-за пьяной злобной болтовни такого вконец опустившегося субъекта, каким был Стржелкевский.
Все прошло благополучно.
А в июле 1924 года Федоров и Фомичев «нелегально» через «окно» перешли советско-польскую границу и приехали через Варшаву в Париж.
И все же Савинков еще долго колебался — ехать в Россию или не ехать. Он, конечно, был не такой простак, чтобы принять столь рискованное решение на основании только доклада своего эмиссара, разговоров с Федоровым, письма Павловского. Он вел переписку и с другими своими агентами, ранее отправленными в Россию. Эти агенты действовали, не подозревая того, под наблюдением и контролем ОГПУ. Больше того, все их действия направлялись и контролировались чекистами под непосредственным руководством Менжинского. В письмах к Савинкову агенты убеждали его, что в России назревает переворот и этот переворот, по их мнению, должен возглавить Савинков, и призывали его приехать в Россию, чтобы «взять руководство в свои руки». Они сообщали ему явки, переправочные пункты через границу.
Прежде чем дать окончательное согласие, Савинков решил посоветоваться с Рейли, приезд которого в Париж ожидался. Об этих сомнениях, колебаниях и, наконец, принятом решении ехать в Россию писала в своей книге о Рейли его жена испанка Пепита Бобадилья:
«Почти тотчас после нашей свадьбы… из Лондона мы направились в Париж, где в то время находился Савинков. Сидней сообщил ему о своем предполагаемом приезде в Париж… Мое первое свидание с Савинковым состоялось в гостинице «Чатам». Увидев Савинкова, я была разочарована… Маленький осанистый человек важной походкой вошел в комнату с весьма забавным видом самоуверенности — маленький человек с нависшим лбом, маленькими глазами и срезанным подбородком. Этот маленький человек стал в позу перед камином. Он поворачивался к нам то одной, то другой стороной своего профиля. То он клал руки за борт своего пиджака, принимая известную позу Наполеона.
Во время разговора Савинков был задумчив… В письме из Москвы Павловский сообщал, что в силу разных обстоятельств не может лично явиться в Париж, но просил Савинкова приехать в Москву вместе с подателем письма. Присутствие Савинкова в Москве совершенно необходимо, иначе блестяще подготовленный заговор обречен на провал. Одного из московских эмиссаров Савинков знал и верил ему, другой был незнаком. Письмо, несомненно, было написано рукой Павловского… Сидней твердил: «Не верьте — это провокация». Но Савинков колебался, так как верил Павловскому. Каждый вечер мы встречались и продолжали спорить… Три недели Савинков обдумывал решение. Наконец решил ехать в Россию с Деренталями[34] и обоими эмиссарами… 10 августа в результате последнего совещания с Рейли Савинков выехал с итальянским паспортом [подаренным Муссолини] в Берлин…»
