Юрий Владимиров - Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942
Однако я не растерялся и, сняв с шомпола платок, положив его снова в карман и, отбросив в сторону шомпол, решил как можно скорее реабилитировать себя, для чего продолжил свое приветствие: «Доброе утро! Я, видимо, неудачно пошутил». – «И хороши шутки! – ответили мне новые товарищи и задали вопрос: – А к чему у тебя был белый флажок на шомполе?» – «Да на всякий случай, чтобы немцы, если бы они встретились, не помешали мне идти в лес и не задержали, – соврал я. И тут же сам их спросил: – А кто вы и куда идете?» И получил от них совершенно удививший меня ответ: они сегодня рано утром за лесом около деревни Марьевка, пытаясь еще со вчерашнего вечера выйти из вражеского окружения, попались в конце концов к немцам в плен, а те, лишь недолго подержав и только слегка допросив их через переводчика, не стали с ними долго церемониться и приказали самим – самостоятельно, то есть без конвоя, отправиться по указанному направлению на сборный пункт для военнопленных. И вот они сейчас туда и идут. По дороге побыли в лесу, немного там очухались, взяли из стоявшего недалеко грузовика кое-какие продукты. В этой же машине нашли и взяли с собой пару пачек махорки. Им очень хочется покурить. Бумага для свертывания цигарки есть, но нет спичек. Спросили, есть ли они у меня, и сильно огорчились, услышав, что нет. В свою очередь, я поинтересовался, могли бы они дать мне попить воды, так как сильно мучаюсь жаждой, но получил отрицательный ответ.
Двое из подошедших товарищей показались мне лицами, с которыми я вроде уже где-то встречался. Вероятно, так же подумали они, и вскоре от одного из них последовал вопрос: «Это не ты вечером 18 мая в лесу читал с немецкого языка на русском тексты и слова из немецких журналов?» – «Да, да», – ответил я, быстро вспомнив тот случай. «Ну ты, наверное, знаешь по-немецки, и с тобой будет легче идти к немцам», – продолжил собеседник.
Этот товарищ был лейтенантом – командиром танкового звена в нашей 199-й отдельной танковой бригаде. Он, как и его другой молодой коллега – старшина и тоже танкист, которого я увидел впервые, не были одеты в шинели. На лейтенанте, как и при первой моей встрече с ним, были надеты комсоставские пилотка (но уже без полагавшейся к ней звездочки с серпом и молотом), гимнастерка с соответствующими полевыми темно-зелеными петлицами на воротнике с двумя кубиками и брюки-галифе, заправленные в хромовые сапоги. Кроме рюкзака за спиной он нес через левое плечо кожаную полевую сумку. Старшина тоже был в положенной ему форме и с сумкой за спиной. Звездочку с пилотки он также, видимо, предварительно снял, когда сдавался в плен. (Кстати, на моей пилотке ее вообще не было.)
Вторым знакомым, уже далеко не молодым по возрасту, который пока молчал, оказался… комиссар мотострелкового батальона в той же танковой бригаде. Он имел звание батальонного комиссара. Я крепко запомнил его еще с марта 1942 года, когда он в лесу под поселком Решетиха напутствовал нашу зенитную батарею. В тот вечер 18 мая он даже больше чем лейтенант интересовался содержанием немецких газет и журналов, которые я листал, и тогда же по-доброму посоветовал мне быть дальше осторожным с чтением «вражеской литературы». Сейчас я сразу заметил, он явно делал вид, что меня не знает.
Оказалось, что накануне, в ночном бою комиссар получил легкое ранение в спину, и коллеги забинтовали его тело под нижним бельем. И сейчас он был одет совсем не так, как раньше – в комсоставской форме с двумя шпалами на петлицах шинели и гимнастерки и с красной звездой на правом рукаве. На комиссаре были обыкновенная сильно изношенная шинель и застиранная простая гимнастерка – такие, какие носили рядовые бойцы. Брюки на нем также были соответствующими. Вместо хромовых сапог, ноги его были обуты в замызганные кирзовые сапоги. Плохенький вещевой мешок за спиной комиссара был пуст. Я с ходу сообразил, что комиссар совсем недавно специально переоделся в форму рядового бойца, чтобы в плену немцы не догадались, кто он, поскольку те, как мне было известно, комиссаров расстреливали немедленно.
Вероятно, комиссару казалось, что я его в другом обмундировании не узнаю, но он сильно ошибся: немедленно после окончания первых разговоров я обратился к нему со словами: «Товарищ батальонный комиссар, вижу, вы ранены. Как вы себя чувствуете?» – «Неважно, неважно, но как же вы меня узнали? У вас отличная память. Надеюсь, что вы меня не выдадите немцам в плену?» – заявил он в ответ. «Что вы, что вы! Как вы смогли такое подумать?» – ответил я в свою очередь.
Мне бросились в глаза относительно длинные, с сединой волосы на полулысой голове комиссара, что для рядовых бойцов в Красной армии было совершенно недопустимо. Я особо сказал ему об этом, и тот, забеспокоившись, обратился к двум своим коллегам с просьбой любым доступным способом избавить его от этих волос. Те ответили, что сбреют их сохранившейся опасной бритвой.
И тут же у меня в голове возникли новые серьезные вопросы: «А как же немцы во время допроса этих трех пленных не заметили длинные волосы у рядового бойца? Значит, они не такие уж внимательные и не такие строгие люди, как я до сих пор о них предполагал. И кроме того, как так получилось, что немцы доверили пленным, да еще командиру, самим, самостоятельно, без конвоя отправиться на сборный пункт? Следовательно, плен вовсе не так страшен. Немцы не будут к пленным очень сильно придираться, и их можно будет даже кое в чем обмануть. Вероятно, они и не будут обыскивать всех пленных…»
Все эти соображения еще больше укрепили во мне мысль о реальности сохранения в плену своей жизни, если не случится что-либо непредвиденное. Но сомнения все же оставались…
После взаимных представлений друг другу с приведенными выше разговорами, которые произошли перед моим окопом, мне стало нестерпимо стыдно за то, что я так опростоволосился перед своими новыми товарищами из-за своего белого флажка. Взыграло болезненное самолюбие, и я решил им показать, что я, рядовой боец, тоже не лыком шит. Вдруг я решительно заявил: «Зачем же нам сейчас сразу идти на сборный пункт для военнопленных, ведь еще есть шанс выйти из окружения нашей маленькой группой или, в крайнем случае, по отдельности. Плен от нас никуда не уйдет. Тем более вы сказали, что у вас теперь есть чем питаться несколько дней и есть даже покурить. Пойдемте обратно в лес и отсидимся там хотя бы денек, а потом посмотрим».
Первым меня поддержал комиссар, а с ним пришлось согласиться и лейтенанту со старшиной. Так я повернул товарищей назад в сторону леса. Покидая свой окоп, я еще раз бросил беглый взгляд на обе превращенные в металлолом пушки и изуродованные тела погибших товарищей около них. Однако, сколько тел всего лежало вокруг, считать не стал. Шагать пришлось, обходя многочисленные воронки от снарядов и мин.
