Александр Житинский - Цой Forever. Документальная повесть
В процессе написания песен Витя без конца прокручивал их дома на магнитофоне, переделывал, менял, пока не получалось то, что ему было нужно. Помню: «Закрой за мной дверь, я ухожу» так долго у нас крутилось, что я эту фразу сама пела, когда выходила из дома.
…Когда Марьяна меня только познакомила с Витей, я сказала: «Я столько старалась, выводила породу, а ты кого привела?» Цой был такой раскосый. А Сашка совсем не Цой. Он когда еще совсем маленьким был, Витя все спрашивал: «Ты чего это такой глазастый?» А когда Марьяна была беременна и уже вот-вот, они жили на даче, Марьяна почувствовала себя плохо, и они потащились на электричку, потому что решили ехать в город. И вот электричку отменили, они сидят, солнце печет, никакой тени, Витя ей сделал панаму из газеты. Когда я отпросилась с работы, ее уже увезли в родильный дом, и наутро она родила Сашку — в 7 утра, что ли? И Витька был такой счастливый: «Марьяшка молодец, не подвела, парня родила!» И мы с ним сидели всю ночь, пили коньяк, он мне ставил песни — «Я посадил дерево» и другие — и всю ночь разговаривали. А на следующий день пошли к Марьяне, она нам помахала в окошко. А потом он сказал: «Инна Николаевна, я хочу к друзьям сходить», — в общем, королем ходил.
У него тогда было какое-то восторженное отношение к Марьяне, и она купалась во всем этом, и вдруг — обвал.
<…> Я считаю, что Наталья — рассудительная барышня, судя по ее поступкам. Я познакомилась с ней на похоронах, когда Марьяна после трагедии привезла Сашку домой. Позже она была у нас, мне это было не очень приятно — она привыкла строить группу «Кино», всем все объяснять и воспитывать, и у нас разговаривала таким же привычным тоном с апломбом. Сказала: «Витя меня представлял как жену, но я ведь не жена». Рядом стояла Марьяша, меня охватил ужас, думаю, что Марьяшу тоже, но мы с ней об этом старались не говорить — было больно.
Наталья и Витя жили в Москве, а когда в Питере были концерты, то снимали здесь квартиру, но Витя каждое лето во время своего отдыха брал с собой сына на месяц. В тот роковой день Саша раскапризничался и ехать на рыбалку с отцом отказался. У Вити было много концертов — они мотались по всей стране, но Витя Сашу регулярно навещал, и время от времени у нас с ним возникали разговоры-беседы, конечно, я старалась не касаться определенных тем, но как-то сказала, что Марьяша никак не может начать жить нормально, успокоиться, потому что «тебя она очень любит». Он сказал: «Инна Николаевна, вы заблуждаетесь. Она меня не любила». — «Я не знаю, Витя, может быть, на большее она не способна, но то, что она тебя очень любит — это безоговорочно». Марьяша не болтлива и откровенничать не любила, она не жаловалась никогда, я всегда доходила до всего сама, но уж как она его любила и каким кошмаром стал для нее его уход, я видела. Уходя, Витя сказал: «Нет, нет, этого не может быть. Вы заблуждаетесь», но я что-то покачнула, видимо, у него внутри. «Нет, Витя, это ты заблуждаешься».
Периодически наши с Витей полуабстрактные беседы возобновлялись, но я никогда не спрашивала его про Наталью, он рассказывал про поездки, как они там за границей проводили время, привозил Саше всякие игрушки, шмотки, ребенок во всем этом копался, а мы сидели с ним друг против друга и беседовали.
Видно было, что у человека кружилась голова от такого успеха, он это ощущал и говорил мне об этом совершенно искренне.
В Москве Шпис завладел Витей окончательно. Он, конечно, как администратор налаживал все контакты и контракты так, что Вите оставалось только выходить по ковровой дорожке, петь и больше его ничего не касалось. Шписа я видела дважды в жизни: однажды он был у нас дома, а во второй раз я видела его в Доме кино на презентации фильма «Последний герой». Шпис держался особняком — видимо, знал, что его здесь не очень-то долюбливают, он сидел в одиночестве и не уходил.
У меня есть обида на телевидение — была как-то передача о съемках фильма «Асса», Соловьев рассказывал о Вите как об очень творческом человеке, что Витя интересовался у него процессом съемок, интересовался всем, и тот ему рассказывал, и в конце он сказал, что Витя мог бы быть настоящим режиссером, если бы не его жена. Это меня так рассердило, что думала ему письмо написать, но, может быть, он имел в виду Разлогову.
После Витиной смерти его фанаты обвиняли Марьяну буквально во всем, в основном в его смерти.
Это был кошмар — эти фанатеющие девки были везде: в подъезде, под дверью, чуть ли не в окно лезли. Постоянные вопли, угрозы, истерики по телефону и в письмах, поэтому мы уехали с Ветеранов легко — обстановка была ужасная. Дверь у нас была обита деревянными рейками и вся была исписана сверху донизу всякими воззваниями, обращениями, угрозами. Марьяша сказала: «Все, не могу, уезжаем!» и мы переехали.
А ее поездки на кладбище? Она ведь ездила только по ночам. Однажды ее ограбили. Она где-то была, пришла несколько на взводе и около двенадцати ночи говорит: «Я поехала на кладбище». Я говорю: не вздумай. «Нет, поеду, хоть в окно вылезу!» А какое окно — восьмой этаж, а она высоты жутко боялась. Ну, уехала. И всю ночь ее нет. Я не сплю, волнуюсь. Утром ее нет. В двенадцать часов звонок в дверь — стоит шофер такси и протягивает ее сумку. Спустя какое-то время появилась Марьяна — а на ней, когда она уезжала, была Витина куртка и его часы — ничего этого нет, и она босиком: «Мама, дай денег заплатить за машину».
Она буквально с ума сошла от этого всего. Она его очень любила. Рикошет потом ее все время мучил: «Ты этого косоглазого любишь больше, чем меня?» Даже к мертвому ревновал…
<…> Марьяша стала работать с панк-рок-группой «Объект насмешек». Панки — это публика особенная — нужно было следить, чтобы гостиницу в хлам не разнесли и чтобы им что-то заплатили. Мы с Сашкой купили карту Союза и отмечали, где сейчас мамочка находится. Вот так и ездила, пока Нугманов не снял свой «Дикий Восток». На съемках Рикошет поссорился со всей своей группой, все пошло наперекосяк, да еще и Союз развалился.
Рикошет человек сложный, содержательный, интересный собеседник, но бывал резок и груб по отношению к Марьяше, и поэтому между ним и мной была невидимая борьба: он боролся за Марьяну против меня, а я боролась за Марьяну против него. А сейчас, когда с Сашей — я будто в санатории живу, хотя это тоже пирожок еще тот. Непростой, весь в себе. Словом, Цой.
Когда последний раз Витя приезжал забирать Сашу в Тукумс, он сказал мне, что «очень устал, что все надоело, и я, наверное, скоро все брошу». Я ответила: «Витя, это же твое дело, как же ты его бросишь? Вот, ладно, ты решил, бросил, просыпаешься на следующее утро и что?» — «Ну, может быть, нэцке буду резать».
