Леонид Механиков - Полёт: воспоминания
Вот мы подошли к развороту „Илов“ на боевой курс — „Илы“ начали размыкание. И…! Влево, градусов на 30 я увидел три четвёрки со стороны противника на встречном курсе — истребители. Строй противника — колонна четвёрок с небольшим пеленгом с двух сторон от первого звена и небольшим превышением каждой группы, идущей левее и правее. Идут чуть ниже нас. Нас они, видимо, ещё не заметили. „А когда заметят, то вряд ли кто-нибудь из нас уйдёт..“, — подумалось мне в те секунды. Я командую: „Борис (Матосов) — остаёшься с „Илами“, а я — атакую фрицев!“ Пользуясь моментом слепоты противника (у меня солнце сзади) на встречном курсе атакую ведущее звено. Газ полный и с небольшим снижением, поэтому скорость хорошая. Сразу видно, что противник не очень опытный. Ведущее звено, резко маневрируя, стало разбегаться кто куда, ведомые звенья также потеряли строй, а мы с Серёжей за счёт скорости сделали боевой разворот и оказались сзади и выше чёрт знает какой „каши“, состоящей из „фоккеров“…
„Илы“ ушли на свой маршрут незамеченные немцами, а мы повторили атаку по подходящему верхнему ФВ-190. Однако я не смог вывернуться на него — слишком круто, а Серёжа, поскольку шёл сзади, сумел обстрелять его и, по-моему, удачно, а затем пошёл за мной. Ниже я увидел другого „фокку“ — длинноносого, с жёлтым коком и угольником на борту и сверху под ракурсом? слева с дистанции 200 м открыл по нему непрерывный огонь. „ФВ“ беспорядочно кувыркаясь, стал падать со шлейфом дыма…
Оглянувшись, я не увидел Гордадзе. Позднее выяснилось, что я слишком резко выполнил манёвр и Сергей не удержал строй, потеряв меня. Он прошёл, разыскивая меня, на север, затем вернулся к „Илам“, проводил их до базы вместе с парой Бориса. „Илы“ задачу свою выполнили.
…Наверное, в нашем районе ещё шёл воздушный бой, потому что ко мне вдруг пристроился одинокий Ла-5 с красным коком.
Ниже нашей, внезапно созданной пары, я увидел звено Ме-109 и пошёл в атаку сзади-сверху на параллельном курсе. Эти ребята оказались грамотными: они пошли со снижением и пары разомкнулись метров на 200 (я, допустим, атакую правую — так меня бьёт левая, или наоборот). По привычке оглянувшись на ведомого, я увидел, что он круто уходит от меня. Чем-то, видимо, я ему не понравился. А может, своих увидел — не знаю.
Однако, пока я соображал, обстановка слегка переменилась: за это время „худые“ сделали крутые горки и теперь уже они оказались надо мной и немедленно с двух сторон атаковали, поджидая удобного момента вползания в прицел. Я никогда не проигрывал для себя такой вариант боя, но поступил по-своему правильно — резко убрал газ и облегчил винт, одновременно делая переворот. Но ручку на себя подтягивать не стал и вверх колёсами шёл прямо со снижением и обратной перегрузкой. Фрицы, наверное, развернулись, желая найти меня после переворота „no правилам“. Я их больше не видел.
Через несколько секунд, оказавшись в отвесном пикировании, я глянул на показатель скорости — 750 км/ч! Я ужаснулся: сейчас должна оторваться обшивка на крыльях! Боясь создать разрушающую перегрузку ручкой, я осторожно стал выбирать триммер. Самолёт потихоньку стал выходить на горизонт.
Очень переживал за двигатель — выдержит ли раскрутку в этом диком пике. Но матчасть работала исправно до аэродрома…»
Абрек Аркадьевич в описанном случае считает противника слабым. Однако, возможен и другой вариант: немцы могли увидеть рисунок аса на капоте — акулью пасть, а у ведомого — серебряную молнию и надписи на фюзеляже. Немцы знали, что эти рисунки отважится рисовать не каждый и вполне возможно, что это на них произвело впечатление.
* * *Ночь…
Ночь сама по себе вызывает всегда у меня ассоциации с чем-то таинственным, загадочным. Расстояния как-то размываются, скрадываются. Далёкое вдруг становится близким, близкое — далёким, всё как-то прячется, становится неясным, непонятным, даже звуки становятся какими-то далеко-близкими, приходящими откуда-то из непонятности. Земля словно исчезает из мировосприятия, зато появляется небо: небо громадное, заполняющее всё, небо бездонное и загадочное. Мириады звёзд заполняют небосвод, загадочно мерцают, словно переговариваются друг с другом. Звёзды большие и маленькие, яркие и еле видимые, каждая из них живёт своей жизнью и жутко становится когда представляешь себе расстояние между ними и тобой — маленьким, ползающим по громадной планете человечком, возомнившим вдруг себя покорителем Вселенной, хозяином жизни и основой всего Бытия…
Как же мелок человек в своём бытии, до чего же он ничтожен в своей амбициозности на фоне Вселенной, Космоса! Человек считает себя всем, главным, столпом, вокруг которого крутится Мироздание, которое в его представлении существует только для него и ради него: он и Бог, и Судья, его критерии являются основой, и только он может дать оценку всему, что существует независимо от этой приземлённой песчинки, временной и хрупкой белковой оболочки, в которой едва теплится та пылинка Ума Вселенной, которую Вселенная милостиво соизволила уделить ему, чуть приподняв его над остальным белковым миром планеты Земля. И вот, получив по милости природы эту пылинку, он уже возомнил себя Богом, непогрешимым знатоком Абсолютной Истины, и вот уже он даёт категорическую оценку всему сущему на Земле и в Космосе, и выдвигает себя на пьедестал Хозяина Жизни… Много же надо прожить человеку, чтобы узнать истинную свою цену, настоящее своё место в жизни этой, в мире, на космической пылинке — планете Земля, во Вселенной…
Чернела ночь…
В безлунном небе звезды
Горели, словно яркие алмазы,
разбросанные щедрою рукой.
И во Вселенной был такой покой,
Такая тишина и сонь, что сразу
разрушить их ничто бы не смогло…
Казалось, будто это все давно,
веками во Вселенной утвердилось,
и что всему живое покорилось,
и что живому, в общем, — все равно.
Казалось, что заснуло даже Время,
В кольцо свернув громаднейшее бремя
своих столетий и тысячелетий,
которое влачило по планете
громадным и уродливым хвостом…
И так вначале было.
Но потом
вдруг что-то незаметно изменилось,
как будто где-то звуки заструились,
как будто где-то дрогнула земля…
Мелодия? Не помню точно я,
Но только беспокойно вдруг мне сталось:
На небосводе черном разгоралась
Ужасная, кровавая заря.
И пробудилось Время, то, что зря
по хлябям топким ранее скиталось,
а после в дебрях ночи разоспалось,
в себя вобрав Движенье и Покой…
Громадное полотнище Вселенной
Разматывалось лентой поколений,
и в горы собирался серпантин…
А я стоял перед Судом Седин,
Судом стремлений тысяч поколений,
Судом Великой Совести Вселенной,
Перед Судом Времен —
судом людским.
Вокруг меня Минувшее свивалось,
Страданья и старанья бесновались,
Поступки и мечты сплетались в круг…
Я одного желал лишь — Избавленья
От мук моей же совести…
И вдруг
затихло все.
Застыло на мгновенье.
Лишь слышалось мое сердцебиенье
Так громко, словно тысячи колес
тяжелых поездов, что мчались
в минувшее свое…
Мороз меня объял вдруг с головы до пят
и я увидел: вот ОНИ!
Стоят
передо мной бескрайними рядами
с внимательными, строгими глазами,
в которых Жалость, Боль, и Гнев, и Пламя,
в которых честность, Вера, Воля и Приказ —
мне жутко стало вдруг от этих глаз…
Что радости, что горести земные? —
Пред этим все мельчало. И впервые
в безумной тишине раздался ГЛАС.
Он нарастал, он грохотал лавиной,
он на уши давил, он полнил мозг,
и я, уже мертвец наполовину,
остатками сознанья понять смог,
что это Глас Минувших Поколений,
что это Голос Будущих Свершений,
что это голос совести моей.
ЧТО СДЕЛАЛ ТЫ? — спросил ОН у меня —
и бездна небосвода зашаталась,
и эхо страшным громом заметалось,
и молнией сверкнуло море глаз…
Я лепетал, что выполнял наказ
хранить покой и труд своей Отчизны,
что честно, мол, иду тропою жизни,
свою Дорогу Светлую ищу и никому
обиды не прощу, что не отстал от времени
и моды и соблюдал всегда моральный кодекс…
И, может быть, еще б я бормотал,
Но только снова гром загрохотал,
И, увлекаемый в Ничто с планеты,
Я разобрал: «Он прожил зря на свете!!!!!!!»
Струилось мирно солнце из окон.
За стенкой вновь гремел магнитофон.
Я был разбит.
Я весь был потрясен!..
И бесконечно рад, что это — сон.
Этот стих я написал уже в зрелом возрасте, когда многое узнал и многому научился. Чем больше я учился, чем больше я познавал и набирался жизненного опыта, тем чаще меня мучил вопрос: «А что я такое, зачем я появился в жизни этой, какова моя цель и задача, каково моё назначение и, что я должен делать?» Видно, так уж устроен человек, что днём ему некогда думать о главном: днём его голова забита сиюминутным, насущными мелочами, которыми он живёт в каждодневной жизни.
