Генри Моргентау - Трагедия армянского народа. История посла Моргентау
Процессию возглавлял великий визирь. Я всю дорогу шел рядом с Энвером. Здесь были все офицеры «Гебена» и «Бреслау» и немецкие генералы, одетые в парадную форму. Казалось, все жители Константинополя выстроились вдоль улиц, по которым шла процессия. Атмосфера царила скорее праздничная, чем траурная. Мы подошли к дворцу султана и проследовали через ворота, в которые входят послы, вручая верительные грамоты. В порту нас ждал пароход. Там советник Нейрат принял тело своего умершего начальника. Гроб, заваленный цветами, погрузили на катер. Когда он отошел от причала, Нейрат, огромный пруссак, облаченный в военную форму и шлем с плюмажем, замер по стойке «смирно». Вангенхайма похоронили в летней резиденции посла в Ферапии рядом с его другом – полковником Лайпцигом. Никакое другое место последнего упокоения не было бы для него более уместным: именно здесь он достиг своего главного дипломатического успеха, отсюда чуть более чем двумя годами ранее по радио направлял «Гебен» и «Бреслау» и благополучно привел их в Константинополь, что сделало неизбежным объединение сил Турции и Германии и открыло дорогу для всех побед и всех ужасов, которые последовали за этим событием.
Глава 28
Энвер вновь возвращается к миру. Прощание с султаном и Турцией
Неудача моих неустанных попыток остановить уничтожение армян сделала Турцию для меня крайне неприятным местом; я не мог больше общаться с людьми, которые, хотя и были неизменно любезными и обходительными по отношению к американскому послу, обагрили свои руки в крови миллиона человеческих существ. Если бы я мог сделать еще хотя бы что-то для американцев, иностранных подданных или преследуемых народов этой империи, я бы, конечно, остался. Однако положение американцев и европейцев как иностранных подданных теперь стало достаточно прочным, а я достиг предела своих возможностей. Кроме того, в Соединенных Штатах приближалось событие, которое, по моему глубокому убеждению, должно было оказать огромное влияние на будущее мира и демократии, – президентская кампания. Я чувствовал, что нет ничего важнее для международной политики, чем переизбрание президента Вильсона. Я не мог даже представить себе более страшной катастрофы для Соединенных Штатов и всего мира, чем провал на выборах этого величайшего государственного деятеля. Я считал, что в этот судьбоносный момент должен служить своей стране дома и сделать все от меня зависящее, чтобы способствовать переизбранию господина Вильсона.
У меня была еще одна причина для возвращения домой: я должен был лично проинформировать президента и Государственный департамент о том, что знал касательно международной обстановки в Европе. Было особенно важно дать им всесторонний обзор вопроса о мире. В конце 1915 и в начале 1916 года это был самый важный предмет обсуждения в Константинополе. Энвер-паша постоянно просил меня обратиться к президенту по вопросу об окончании войны. Он неоднократно заявлял, что Турция устала от войны и что ее спасение зависит от мира, который должен быть заключен как можно быстрее. Я уже описывал ситуацию, сложившуюся через несколько месяцев после начала войны, но к концу 1915 года положение существенно ухудшилось. Когда Турция приняла решение о депортации и массовых убийствах некоторых своих подданных, в первую очередь армян и греков, она подписала смертный приговор собственной экономике. Это были люди, как я уже говорил, управлявшие ее промышленностью, финансами, развивавшими ее сельское хозяйство, поэтому последствия этого преступления национального масштаба теперь начали проявляться повсеместно. Поля оставались невозделанными, каждый день тысячи крестьян умирали от голода. Поскольку армяне и греки были крупнейшими налогоплательщиками, их ликвидация значительно уменьшила государственные доходы, а то, что практически все турецкие порты были блокированы, объясняло отсутствие притока в казну таможенных сборов. Один лишь тот факт, что Турция едва находит средства для выплаты процентов по своему национальному долгу, не говоря уже о текущих, в том числе военных расходах, дает представление о том, в каком тяжелом положении находилась эта страна. Поэтому у Турции имелись все основания стремиться к скорейшему миру. Кроме того, Энвер и правящая партия опасались революции, если война не закончится в минимальные сроки. Примерно в это время я и писал в Госдепартамент: «Эти люди намерены сделать все, чтобы сохранить свою власть».
И все же я относился к заявлениям Энвера о стремлении к миру не слишком серьезно.
– Вы говорите от своего имени и имени своей партии, – как-то поинтересовался я, – или от имени Германии тоже? Я не могу выступать с какими бы то ни было предложениями, пока за вами стоит Германия. Вы консультировались с немцами по этому вопросу?
– Нет, – ответил Энвер, – но я знаю их позицию.
– Этого недостаточно, – ответил я, – вам лучше связаться с немцами через немецкое посольство. Я не стану передавать ваше обращение, не согласованное с вашими союзниками-тевтонцами.
Энвер считал, что обсуждать вопрос с немецким послом бесполезно. Правда, он сообщил, что уезжает в Орсово, город на границе Венгрии и Румынии, где встретится с Фалькенгайном, в то время бывшим начальником полевого Генштаба немецких войск. Фалькенгайн, объяснил Энвер, очень влиятельный человек, с ним и следует обсудить вопрос о мире.
– Почему вы считаете, что вопрос о мире следует обсуждать именно сейчас? – спросил я.
– Потому что через две недели мы полностью уничтожим Сербию. Мы считаем, что это вразумит союзников и подтолкнет их к мирным переговорам. Цель моего визита к Фалькенгайну – завершить приготовления к вторжению в Египет. Мы считаем, что через несколько дней к нам присоединится Греция. Мы уже готовим тонны продовольствия и фуража для отправки в Грецию. Когда мы получим Грецию, следующей будет Румыния. Имея союзниками Грецию и Румынию, мы обеспечим для себя миллионную свежую армию. Все необходимое оружие и боеприпасы мы получим из Германии, как только откроется прямое железнодорожное сообщение. А значит, сейчас самое время говорить о мире.
Я предложил военному министру обговорить все это с Фалькенгайном во время предстоящей встречи и по возвращении рассказать мне о результатах. Каким-то образом содержание нашей беседы стало известно новому немецкому послу – графу Вольф-Меттерниху, который сразу же прибыл ко мне для беседы. Он явно хотел внушить мне две вещи: что Германия никогда не отдаст Эльзас-Лотарингию и что она будет настаивать на возврате всех своих колоний. Я сказал, что бесполезно говорить о мире, пока Англия не одержит большую военную победу.
