Николай Ашукин - Брюсов
Новая книга Брюсова если не прямо, то косвенно, но зато решительно ставит вопрос о критике Пушкинского текста. <…> Не давая никаких определенных методических указаний для критики Пушкинского текста, Брюсов производит сличения показаний первого тома академического издания с данными, почерпаемыми им из главного источника для выработки текста лицейских стихов Пушкина — его известной черновой тетради, хранящейся в Румянцевском Музее. <…> Благодаря исполненной исследователем нелегкой, сотканной из пристальных, мелочных наблюдений работе Брюсову нетрудно было обнаружить целый ряд ошибок покойного редактора первого академического тома, который, как оказывается, подчас сообщал неверные даты, несуществующие пометы, неверно списывал заглавия и даже извращал печатный текст; приводимые Брюсовым примеры подобных промахов довольно красноречивы <…>
Будущим издателям Пушкина придется считаться с работой Брюсова, дающей ряд немаловажных указаний и предохраняющей от многих ошибок. Она является образцом того, как следует изучать классика. Любовь к Пушкину и уважение к слову говорят в каждой строке небольшого исследования, с виду сухого и формального (Рецензия Н. Лернера // Весы. 1907. № 7. С. 68, 69).
Основное положение нового исследования В. Брюсова, посвященного критике первого тома академического издания в отношении текста, выражено автором в следующих словах: «I том Академического издания сочинений Пушкина должен быть совершенно переработан». <…>
Но сообщения г. Брюсова также нуждаются в проверке, как и работа покойного Л. Н. Майкова. П. О. Морозов недавно опроверг несколько указаний г. Брюсова, приписывающего Майкову грехи, в которых он неповинен («Журн. Минист-ва народного просвещения», 1907, октябрь, 461-471) [140], и вполне правильно заключил, что «такие ошибки всегда были, есть и будут, несмотря на все желание их избежать». Если сопоставить сделанные г. Брюсовым поправки, среди которых есть немало сомнительных, с огромным трудом Л. Н. Майкова, то оказывается, что заслуга незабвенного комментатора нисколько не поколеблена. И на солнце есть пятна, но все же оно ясно. Зато в маленькой книжке г. Брюсова относительно несравненно больше погрешностей, чем в работе Майкова. <…>
В изучении пушкинского текста наблюдается своя эволюция, и в ее истории первый том Академического издания составляет очень почтенную ступень. В нем есть недостатки, но он многое дал, и его покойного редактора должно вспоминать с уважением и благодарностью (Рецензия Н. Лернера // Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. 1908. Т. ХIII. Кн. I. С. 428-436).
Четырехстопный ямб Валерия Брюсова эпохи «Венка» совершенно отчетливо связан с ритмом лицейских стихотворений Пушкина, а также с Жуковским. <…> Эпоха, когда Брюсов работал над «Лицейскими стихами» Пушкина, приблизительно совпадает с эпохой создания «Венка» (Белый А. Символизм. М., 1910. С. 276).
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ. ЗЕМНАЯ ОСЬ. Рассказы и драматические сцены. 1901 — 1906 гг. М.: Скорпион, 1907. Посвящение: Андрею Белому, память вражды и любви.
Книга, которую я предлагаю читателю, составляет итог почти десятилетней работы. За эти годы я несколько раз собирал в отдельные сборники свои стихи, но лишь впервые нахожу возможным сделать это со страницами своей художественной прозы. Из более чем двадцати рассказов, напечатанных мною в разных изданиях, я выбрал семь, которые, как мне кажется, имеют некоторое право быть сохраненными. Я присоединил к ним свои драматические сцены «Земля» <…>, считая их написанными скорее для чтения, чем для театра. Внимательный читатель, который обратит внимание на даты, поставленные под рассказами, должен будет, надеюсь я, признать одно: в моих опытах, как автора рассказов, есть движение вперед, есть последовательное приближение к цели, хотя еще далеко не достигнутой. Этого признания было бы с меня достаточно.
Никто не знает лучше меня и острее меня не чувствует недостатков этой книги. Я сознаю, что в таких рассказах, как «Республика Южного Креста» или «Теперь, когда я проснулся», слишком сильно сказывается влияние Эдгара По, что «В подземной тюрьме» более напоминает стильные подделки Анатоля Франса, чем подлинные итальянские новеллы, что в «Сестрах» явно повторена манера Ст. Пшибышевского и т. д. В то же время я чувствую, что на многих страницах мне не удалось выдержать единого стиля и что там, где мне приходилось говорить от своего лица, проза часто лишена той крылатости и той уверенности движения, которая необходима ей не в меньшей степени, чем стиху. Однако я должен заранее оградить себя от некоторых других упреков, которые могут быть сделаны этим рассказам, и отчасти уже были сделаны в печати, при их появлении в журналах.
Как драмы, так и рассказы могут быть «рассказами характеров» и «рассказами положений». В первых все внимание автора сосредоточено на исключительных (хотя бы, например, «типических») характерах. «Действие», описываемое событие, имеет здесь лишь одно назначение: дать возможность действующим лицам полнее раскрыть свою душу перед читателями. В других, напротив, все внимание автора устремлено на исключительность (хотя бы тоже «типичность») события. Действующие лица здесь важны не сами по себе, но лишь в той мере, поскольку они захвачены основным «действием». Среди рассказов А. Чехова можно найти прекрасные образцы произведений первого рода; у Эдгара По — второго. Почти все рассказы, собранные в этой книге, принадлежат к числу «рассказов положений», и потому было бы несправедливо ставить в вину автору недостаточно полную характеристику выводимых им лиц.
С другой стороны, по приемам творчества, рассказы тоже делятся на два рода. Можно вести повествование объективно, глядя на него со своей точки зрения, или, напротив, преломлять события сквозь призму отдельной души, смотреть на них глазами другого. Почти все мои рассказы пользуются этим вторым приемом. Мне казалось нужным, в большинстве случаев, дать говорить за себя другому: итальянскому новеллисту XVI века, фельетонисту будущих столетий, пациентке психиатрической лечебницы, утонченному развратнику времен грядущей Революции и т.д. Само собой разумеется, было бы в высшей степени неверно отождествлять все эти разные «я» с личностью автора. Пытаясь видеть мио чужими глазами, он старался войти в чужое миросозерцание, перенять чужие убеждения и чужой язык. Автор этой книги столь же мало ответственен за поверхностные максимы героев «Последних мучеников» или «Теперь, когда я проснулся», как и за воспроизведенный им в «Республике Южного Креста» газетный стиль репортера, малосведущего, ко всему довольно равнодушного, но старающегося щегольнуть научными познаниями и высказать много чувства (Предисловие).
