Георгий Миронов - Короленко
И солдат под одобрительный гул спрыгнул с импровизированной трибуны.
Митинг окончился, часть народа разошлась, и Владимир Галактионович подошел к группе горячо споривших крестьян. Он хотел, чтобы откровенно высказались те, кто был недоволен его выступлением.
Большая толпа окружила писателя. Около него оказались несколько женщин-солдаток. Они принялись рассказывать ему о своих горестях. Мужья на фронте, неизвестно, вернутся ли живыми и здоровыми. А вернутся — все равно земли почти нет, детишки еще малы. На кого же им надеяться, как не на революцию? Вот она пришла, все говорят: теперь будет земля, а писатель Короленко их прямо убил словами о выкупе. Ну, ладно, выкуп возьмет на себя государство, но и оно ведь отдаст им землю не даром.
— Прежде платили и теперь платить, какая же это свобода!.. — горячо говорила одна из женщин. Она очень походила на солдата-оратора своей верой в то, что земля должна быть отдана бедноте даром, без всяких выкупов.
Три часа говорил с крестьянами Короленко.
А под конец один из мужиков, все время молчавший, сказал спокойно, уверенно, — и все вокруг закивали одобрительно головами:
— А по-нашему надо сделать так: нам раздать всю землю, а городским рабочим прибавить жалованья. И все будут довольны.
То, чего эти бедняки хотели, совпадало с требованием большевиков: немедленный и полный переход — без выкупа — всех помещичьих и частновладельческих земель в руки крестьян, организованных в Советы или другие демократические органы, и национализация земли.
Пора ехать. Короленко начал прощаться.
Когда он проходил мимо солдата, приехавшего в отпуск, тот сказал ему серьезно, даже как будто сожалея о нем:
— Если бы вы сказали такое у нас на фронте, то, пожалуй, живой бы не вышли.
Взгляды их встретились. Солдат смотрел сурово, прямо, пронзительными глазами человека, видевшего и знавшего то, что не видели и не знали другие. Но Короленко выдержал этот взгляд. Хотел ответить мягко, но слова прозвучали вызовом:
— У вас там, очевидно, не умеют слушать. Но если бы уже пришлось говорить, то ничего другого сказать бы не мог…
Солдат покачал головой.
— Нам это, что вы говорили, ненадобно.
С тем Короленко и уехал.
Солнце закатывалось — кровавое, огромное: к ветру, к непогоде. Чувство недоговоренности не покидало писателя. Если революция не сумеет ничего сделать для этой части сельского населения, то значит еще долго придется искать правды и успокоения.
Через несколько дней к Короленко приехали звать на свой митинг «хлеборобы-собственники». Узнав от посланцев, что они объявили собственность «священной и неприкосновенной», писатель понял, что заможные зовут его потому, что прослышали о его словах о необходимости выкупа за землю. Тогда он напомнил, что, кроме этого пункта, у него, близкого по убеждениям к социализму, есть и другие: он — за собственность до тех пор, пока общество не сочтет нужным ее упразднить, он — за отчуждение земель крупных собственников в пользу незаможных. После этого «собственники» больше за ним не приезжали.
Шли недели и месяцы новой власти, и все более убеждался Короленко в том, что деревенские низы с их верой в близость полного, всестороннего уравнения, в необходимость скорейшего окончания войны склонялись все более влево, к большевикам.
В августе 1917 года увидела свет статья писателя «Война, отечество и человечество». Она отразила мучительные раздумья писателя, его страстное желание счастья человечеству и — неумение увидеть движущие силы истории, общественный класс, которому уготовано повести людей, государства к гармонической, законченной идее человечества.
…В Полтаве похолодало. Хуже стало со здоровьем. Унылыми тучами застлало политический горизонт. В ответ на предложение выставить свою кандидатуру в Учредительное собрание Короленко ответил отказом.
Осень. Октябрь…
Второе дыхание народной бури
В пустынном, продуваемом всеми ветрами городском саду, под мокрым снегом и дождем, поставлен у летнего театра, превращенного в цейхгауз, часовой. Он стоит тут со вчерашнего вечера, и его не меняют. Стоит в старых сапогах и куцей шинели, в грязи, слякоти.
— Можно постоять с вами? — Короленко уже кончил прогулку и направлялся домой.
Разговорились. Служивый оказался уроженцем Полтавской губернии. Есть семья, дети. Все время был на фронте.
Прощаясь, писатель кладет руку на мокрый мятый погон парня, который годится ему в сыновья.
— До свидания, брат! Желаю вам поскорее вернуться к своим. Когда-нибудь эта война кончится…
— Давно бы можно кончить, — живо откликается солдат. Он говорит теперь быстро, даже со скрытым вызовом. Вопрос этот, видно, ему давно ясен. — Стояли мы на фронте в окопах. А его окопы близко. Сойдемся, бывало, разговариваем. Думаете, он хочет воевать? «Мы бы, — говорит, — давно замырылыся. Ваши временные не хотять…»
— Послушайте, ведь это же хитрость, — возражает Короленко. — Не мы, а немец не хочет. Он много захватил чужой земли…
— Нет, — говорит солдат с непоколебимой уверенностью. — Если бы наши не стали летом наступать, давно бы мы уже заключили мир… окопный, солдатский…
Да, это у него нечто от большевизма, хотя это настолько глубоко и непосредственно, что одной агитацией не объяснишь. Короленко растолковывает: Россия связана договором с союзниками, порознь немец побил бы всех. Временное демократическое правительство…
Но теперь уже солдат возражает с враждою в голосе.
Короленко уходит. Солдат остается. Он уже стоит на посту не меньше двенадцати часов, позабытый всеми, как и тогда в окопах, в наступлениях. Никто уже не верит, что Временное правительство в состоянии решить вопросы о земле и о войне. Народ все более склоняется на сторону большевиков.
Вскоре Петроград, а затем и Москва заставили всколыхнуться и всю большую Россию и истекающие кровью фронты. Пришла весть о том, что питерские рабочие и солдаты гарнизона поднялись на Временное правительство. Стало известно, что переворот произошел почти без жертв, что железнодорожники не пустили в столицу карателей.
II съезд Советов принял декреты о мире и о земле, создал Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. У здания Полтавского Совета и в местах, где были расклеены долгожданные декреты, стояли толпы людей. Приезжали крестьяне из уездов, переспрашивали, не верили, потом радостные уезжали, на смену им появлялись другие, и толпы не редели. Каждый хотел сам увидеть, услышать, удостовериться.
Полтавский Совет рабочих и солдатских депутатов образовал Совет революции. Решительно, смело действовали большевики. Власть в городе перешла к ним. Комиссары Центральной рады были изолированы от народа, отстранены от руководства, им остался лишь путь политических авантюр — и они стали на него.
