Борис Тихомолов - Небо в огне
— Товарищ командир! Вижу самолет. Идет за нами, низом!
Вот гад, привязался! Прижимаюсь к земле, вглядываюсь в темноту: что-то мелькает рядом…
— Ну, где он, Алпетян?
— Идет нашим курсом. Догоняет! Выше и левей…
— Гм! Догоняет. Конечно, скорость у него больше, чем у нас, но… потерял он наш самолет или хитрит? Может, хочет открыть огонь из турельного пулемета? Вряд ли. Какой смысл? Уж если бить, так носовыми: у него там целый арсенал две пушки и четыре пулемета. Что-то тут не так. Скорее всего, он нас не видит!..
Соображаю: подпустить поближе и снизу, в упор, кинжальным огнем!.. Алпетян словно мысли мои читал:
— Товарищ командир! Давайте подпустим его, и я сделаю ему харакири!
— Харакири? Давай!
Чуть-чуть ухожу от земли, смотрю назад. Мне виден силуэт, но не ясно. Подвожу машину ближе. Ага, теперь вижу — двухкилевой! Значит, все тот же!..
— Как у тебя, Алпетян?
— Я готов, товарищ командир! Пусть подойдет поближе…
Я весь в напряжении. Сейчас разразится огонь, и все будет кончено… Неотрывно смотрю назад. Силуэт ближе. Мне видно пламя выхлопа из-под брюха самолета. Из-под брюха?!. Почему из-под брюха? У "мессера" пламя с боков!..
У меня екнуло сердце: "Это не "мессер", а "БИ-25"! Это наш самолет!.."
В тот же миг Алпетян:
— Товарищ командир!..
— Отставить! — кричу я. — Не стрелять! Это "БИ-25"!
— Вот и я хотел сказать… — Алпетян сконфужен не меньше меня. — И откуда его черти поднесли?! Уф-ф!.. Было бы "харакири"!..
Краснюков добродушно смеется:
— Бывает! — и дает новый курс.
Лечу совершенно разбитый. На душе гадко. Подумать только — чуть своих не сбили!
Прилетел уставший, с тяжелым настроением. Техник, как бы между прочим, что-то сказал о "девятке". Будто бы Красавцев взлетел только после третьей попытки, и то кое-как.
Я отмахнулся с досадой: "Значит, летчик такой! Надо проверить".
И вот, проснувшись, вспомнил. Опять неприятность! Если летчик слабый, то никогда тебе не будет спокойно. Оделся, пригласил Краснюкова, и мы вместе пошли в общежитие к офицерам.
Общежитие в помещении бывшего клуба. Большой зал, стоят рядами койки. Чисто, хорошо. Дежурный, увидев меня, крикнул "смирно!" и доложил по форме.
У меня был разговор к летчикам, у Краснюкова к штурманам. Разделились на две группы, уселись на койках в разных углах зала.
— Ну как, товарищи, самочувствие хорошее?
— Хорошее, товарищ командир!
— У всех?
Мнутся, переглядываются. Вопрос поставлен "с подтекстом". Отвечают вразнобой и не очень-то уверенно:
— У все-е-ех…
— Ну ладно, тогда поговорим. Командиры звеньев, ваши замечания о прошедшей ночи?
Замечания были, но мелкие. Такой-то припоздал с выруливанием по вине стрелка, такой-то, садясь, забыл включить аэронавигационные огни, за что получил замечание от руководителя полетами. Материальная часть у всех работала исправно, а это в боевом деле — самое главное. И у меня уже отложилось в душе чувство благодарности к техникам, к инженеру эскадрильи. Славные ребята! Молодцы.
Докладывает командир третьего звена лейтенант Ядыкин, плотный ширококостный сибиряк с круглым добродушным лицом. У него в звене неприятность: летчик Красавцев дважды прекращал взлет — упускал направление, и взлетел лишь на третий рае. О причине молчит. Известна она ему или не известна?
Смотрю испытующе:
— Причина?
И сразу вижу — Ядыкин врать не умеет. Опустил глаза, покраснел, сказал тихо:
— Н-не зна-а-ю… Мне досадно.
— Ладно, садитесь.
Ищу глазами виновника. Сидит смущенный, недоуменно пожимает плечами.
— Красавцев, что у вас, объясните. Поднимается, разводит руками.
— Не пойму, товарищ командир, что с ней случилось!..
По рядам смешок. Кто-то тихо бросил реплику:
— Почему с ней? С тобой! Красавцев живо обернулся.
— Нет, Гроховский, с ней!
Ого! Это уже интересно: если человек так уверен, где же тогда искать причину? Самолет не лошадь и настроений менять не может.
— Так, хорошо, Красавцев, значит, вы считаете, что дело в машине? Но ведь вы же на ней три дня тому назад тренировались?!
Красавцев смотрит мне прямо в глаза:
— Вот в том-то и дело, товарищ командир, тренировался! И привык к ней: машина как машина. А вчера — словно подменили!..
Ребята улыбаются. На щеках у Красавцева вспыхнул румянец. Он снова пожал плечами:
— Конечно, товарищ командир, звучит смешно, но это так: самолет почему-то стал другим. И не только на взлете — и в воздухе. Неустойчивый какой-то, тяжелый. И у меня появилась догадка. И вот уже знакомое мне чувство гнева подкатилось к пруди.
— Ладно, Красавцев, садитесь, я облетаю машину.
Я весь на взводе. Логически я уже знаю причину. Нужно подтверждение. Но эта волокита принесет много неприятностей. А иначе поступить не могу! Это неизбежно, потому что… потому что…
Я внутренне взрываюсь. Ч-черт побери вес эти "потому что"! Почему человек, отстаивая правое дело, должен извиняться перед обстоятельствами, перед самим собой? К черту! На аэродром!..
Ко мне подходит Ермашкевич.
— Товарищ командир, разрешите?
— Да, что у вас?
— Боевое расписание.
Беру листок. Ермашкевич подсовывает мне планшетку. Листок уже расписан. Тринадцать самолетов. Летчикам опытным — по десять соток, двум молодым — по восемь. Мне тоже десять.
— Та-а-ак, значит я уже опытный?
Беру у адъютанта карандаш, и в этот миг краем глаза замечаю движение. Я его ждал! Я ждал его, этого жеста! Поднимаю голову: так и есть — это Алексеев. Встает, смущенно одергивает сбившуюся гимнастерку.
— Товарищ командир, разрешите обратиться?
— Да, пожалуйста.
— Вот вы вчера взяли тысячу пятьсот, разрешите и мне взять столько же!
Смотрю на него с восхищением. Эти слова я ожидал услышать именно от Алексеева, от первого! И я не обманулся. Будут, конечно, и другие: вот сейчас поднимется Ядыкин, Шашлов, Гроховский, но Алексеев все-таки первый!
Делаю вид, что раздумываю. Пусть доверие командира — взять повышенную нагрузку — будет звучать как поощрение, как оценка, качеств летчика.
— Тысячу пятьсот, говорите? Гм! Хорошо, Алексеев, вам можно. Но учтите горючего будет соответственно меньше.
Глаза у Алексеева сияют:
— Мы знаем, товарищ командир!
"Мы"?! Это слово звучит для меня как награда, как высокое доверие. Доверие коллектива. Вот они, мои новые друзья, мои славные ребята!
Поднимается Ядыкин, встают Шашлов и Гроховский, другие летчики.
— Товарищ командир, и нам тоже… Подавляю в себе желание согласиться. Но нет — рано.
