Борис Тихомолов - Небо в огне
Нагнулся, пощупал ноги — не было сапог. Сорвало в воздухе, когда раскрылся парашют. Звук моторов привлек внимание. Вгляделся и в зареве пожара увидел — с двух сторон подъезжают: машина и два мотоцикла. Мелькнули угловатые каски. Немцы! Схватился за пояс: пистолет! Где пистолет?! Нет пистолета — сорвало. Путаясь пальцами в шелке, быстро-быстро подобрал парашют, подмял под мышку, побежал, не замечая колючек.
Бежал долго, пока не запалило в груди. Остановился перевести дыхание. Гулко колотилось сердце, и мешал парашют. "Какого черта я его тащу?!" Расстегнул карабины, освободился от лямок. Оглянулся вокруг: парашют надо спрятать, а куда? Кругом степь да колючая трава. Разгреб траву и, скомкав кое-как неподатливый шелк, сунул в нору, примял траву. Оглянулся на зарево. От горящего самолета, ища его, кругами разъезжались мотоциклы. Он еще задыхался, еще пылало в груди, но надо бежать. Бежать как можно дальше! И он побежал, почти в беспамятстве от жгучей боли — так запалилась грудь. Где-то сзади трещали мотоциклы, и он бежал, бежал…
В одном месте прямо из-под ног с шумом вылетела птица. Алексеев испуганно шарахнулся в сторону и упал. Но страх быть пойманным поднял его на ноги. Побежал, но уже нише, стараясь выровнять дыхание. Понемногу боль в груди стала спадать, и вместе с этим появилось трезвое чувство опасения: а правильно ли он бежит? Сейчас все его помыслы должны быть устремлены только на восток!
Мотоциклов не слышно. Остановился, перешел на шаг. Темно. Тихо. Совершенно тихо. Будто и не было бомбежки, и не рвались снаряды, и не шарили по небу лучи прожекторов. Только сзади еще, догорая, чуть светились пожарища в Джанкое. Посмотрел на небо: вон Большая Медведица, вон Полярная Звезда. Это север. Все правильно, он идет как надо — точно на восток!
Вспомнил: а ведь он в Крыму! В глубоком немецком тылу. До линии фронта километров 150 с хвостиком. И чтобы выбраться отсюда, надо перейти через Сиваш! Без помощи людей не обойтись. А как узнать людей? Нарвешься на предателя!.. Неуютно стало на душе. Страшно.
Ну, ладно, все это лотом. А сейчас первым делом хорошо бы переодеться. Снять с себя все летное: комбинезон, штаны, гимнастерку. Уничтожить документы. Сгинуть. Нет никакого летчика Алексеева, есть молодой паренек, которому на вид-то и девятнадцати не дашь…
Начался рассвет. Впереди в блеклых сумерках показалась окраина деревни. Подойти, постучаться в первый же дом, чтобы дал<и переодеться? А вдруг здесь немцы? А вдруг предатель?! На душе гадко. Нервы напряжены до предела. Плохо то, что чувствовал себя беззащитным.
Был бы пистолет! О плене он боялся и думать. Плен — это хуже смерти! И переодеться надо скорей, — уже светает. Постучать? А вдруг!..
Переборол себя, выбрал дом с резным крыльцом, с витиеватыми балясинами. Высокий забор из каменных плит, ворота. Подошел к закрытой ставне, поднял руку, чтобы постучать, и… не смог. Какой-то внутренний голос, твердый и уверенный, оказал: "Не стучи!"
Отошел, опасливо оглядываясь. Нет уж, лучше переждать, может, кто пойдет или поедет. Отошел в поле, к обочине дороги, снял комбинезон, лег в канаву и накрылся. Комбинезон цвета хаки, вое ж маскировка на всякий случай!
Лежит, ждет. Ноги болят. Сыро. Холодно. На душе кошки скребут. Страшно. Плен — хуже смерти!..
И уже совсем почти рассвело. Вдруг слышит — телега стучит, лошадь фыркает, и двое громко разговаривают по-армянски, а ругаются по-русски. Выходить или не выходить? А вдруг это вовсе и не армяне, а румыны? Прислушался. Нет, точно, армяне! Пошарил рукой по обочине канавы, подобрал на всякий случай плоский обломок песчаника, сунул в карман: все же!
Подождал, когда подъедут, и поднялся во весь рост. Лошадь, испуганно фыркнув, мотнула головой и стала, кося настороженным глазом. Двое в арбе, оборвав разговор, уставились на Анатолия. А тот — (правая рука в кармане (пусть думают, что там пистолет!), вихрастый, босой, на небритых щеках мальчишеский пушок, строго сощурив глаза, сказал:
— Здравствуйте!
Старший, круглолицый армянин, брони вразлет, широко улыбнувшись, ответил с заметным акцентом:
— Здравствуй.
Младший, тоже армянин, лет семнадцати парнишка, повторив скороговоркой "здрасте", уставился большущими глазищами на новоявленное чудо.
— Вы советские люди? — спросил Алексеев.
— Ну конечно, советские! — ответили оба. — А что, тебя обили, что ли?
— Сбили.
— А-а-а, — оказал старший. — Вас тут немцы ищут. Дали вы им здорово!
Восхищенный парнишка проворно скинул с себя телогрейку:
— Нате, оденьтесь.
— Спасибо. — Алексеев надел телогрейку. — Штаны бы еще…
— Будут штаны, — сказал старший. — Все будет. Садись.
Алексеев оказал, забираясь в арбу:
— Там комбинезон лежит в канаве, возьмите. Старший помедлил.
— Комбинезон? Да, надо взять. Улика. Немцы найдут, будут знать, оде искать. — И парнишке: — Вазген, сбегай!
Комбинезон уложили под сено. Вазген, не опуская с Анатолия восхищенного взгляда, сел рядом.
Старший тронул лошадь.
— Мы спрячем тебя, дорогой, ни один черт не разыщет. Сейчас ты у нас переоденешься, а потом документы тебе справим. Моя племянница Изабелла у немцев в комендатуре переводчицей работает.
Алексеев схватился за вожжи:
— Стой! Не поеду я с вами!
Вазген тронул Анатолия за плечо. Прикосновение было ласковое и убеждающее:
— Не надо бояться, мы советские люди! Корюн — это мой старший брат, и он хороший человек. Не бойся!
— Не бойся, — подтвердил Корюн. — Не выдадим. — И тронул вожжами лошадь. Скажу тебе больше: я — бригадир, а наш дядя — староста сельской управы, и половину моего дома занимают немцы из комендатуры. Так что знай, куда мы тебя привезем. Но верь. И не бойся.
Ох, муторно было у Анатолия на душе, пока проезжали деревню. И варилось, и не варилось. Самое скверное, конечно, было то, что он безоружен. Был бы пистолет!.. Наступило утро. Розовое, тихое. Проехав село, они снова очутились в степи. Анатолий удивился. О Крыме он имел совсем другое представление: думал, что горы да снежные вершины, а тут вон, голая степь…
Навстречу промчались три мотоцикла. За рулем и в коляске немцы в угловатых касках, с автоматами на груди. Проезжая, они дружески кивнули К органу.
— Из комендатуры, — оказал Корюн, понукая лошадь. — Наверное, поехали тебя искать.
Алексеев передернул плечами: страшно. Плен — хуже смерти!
Впереди показался полуразваленный сарай с оголенными ребрами крыши, груды мусора, битого кирпича, заросшего полынью. Что-то знакомое, будто он был уже здесь… Ах да — это во сне! Мусор, битый кирпич… А дальше окраина села. Нет, не поедет он дальше! Спрячется здесь…
