Расул Гамзатов - Мой Дагестан
В трех случаях нельзя медлить, говорят горцы: когда надо похоронить умершего, накормить гостя и выдать взрослую дочь замуж.
Во всех этих трех делах в Дагестане не опаздывают. Вот зарокотал барабан, запела зурна, начались свадьбы. Поднимая первую чашу, провозгласят: "Пусть невеста рожает сына!"
И еще три вещи, которые горец должен неукоснительно выполнять: выпивать рог до конца, беречь имя и не терять мужества в час испытаний.
А испытаний немало выпало на долю горцев. Немало бил молот судьбы по саклям Дагестана, чтобы раздробить их, но они устояли.
А между тем по-прежнему нет покоя в мире. То тут, то там на земном шаре раздается стрельба, рвутся бомбы, и, как всегда, матери прижимают к груди своих детей.
Когда появляются на небе дождевые тучи, земледелец спешит в поле, чтобы убрать скорее то, что скошено. Когда сгущается небо над миром, народы стремятся защитить мир, спасти его от военной грозы.
В Дагестане так говорят: драчливому быку отпиливают рога, кусачую собаку держат на цепи. Если бы и в мире существовал такой обычай, легко бы жилось. С думами о большом мире живет теперь маленький Дагестан.
Раньше, если горцы уходили в набег, не брали с собой слишком уж молодых джигитов. Но Шамиль сказал — надо брать. Невелик палец мизинец, но без него нет крепости кулака.
Пусть Дагестан будет мизинцем в большом и тяжелом кулаке целой страны. Тогда враги, при всем их старании, не разожмут этот кулак.
Кулак этот только для врагов, а на плече друга лежит просто широкая ладонь. Ну и у ладони все равно есть мизинец.
Когда бываю в других странах, прежде всего знакомлюсь с поэтами. Песня песню хорошо понимает. А еще я стараюсь познакомиться с земляками, если такие есть. Конечно, земляки за границей разные. Но не терплю высокомерия к землякам именно потому, что они разные. Я встречал их в Турции, в Сирии, в ФРГ, да и где только не встречал!
Иные дагестанцы оказались вдалеке от родины еще во времена Шамиля. Ушли от своих очагов на поиски счастья, которое не далось дома.
Другие уехали, не поняв революции или поняв, но испугавшись, а третьих революция выдворила сама. Есть и четвертые, самые негодные, самые жалкие и потерянные. Эти изменили родине уже во время последней войны.
Разных дагестанцев повидал я. В Турции побывал даже в дагестанском ауле.
— У нас здесь тоже маленький Дагестан, — сказали мне жители этого аула.
— Нет, вы не правы, Дагестан только один. Двух Дагестанов быть не может.
— А кто же, по-твоему, мы, откуда?
— Да, кто и откуда вы?
— Из Карата, из Батлуха, из Хунзаха, из Акуша, из Кумуха, из Чоха, из Согратля. Мы из разных аулов Дагестана, так же как и те, кто уже лежит в этих могилах на аульском кладбище. Мы тоже маленький Дагестан!
— Вы — были. Некоторые хотят еще быть. Может, и это дагестанцы? спросил я, показывая на портреты Гоцинского, Алихана и Узун-Хаджи.
— А кто же они? Они из нашего народа, одного с нами языка.
— Дагестан их языка не понял, а они не поняли язык Дагестана.
— Каждый по-своему понимает Дагестан. У каждого в сердце свой Дагестан.
— Но не каждого Дагестан считает своим сыном.
— Кого же считает?
— Приезжайте туда, где качаются колыбели наших детей.
— А что говорят там про нас?
— Камни, которые не подошли к стене и остались лишними, когда воздвигался Дагестан. Листья, унесенные осенним ветром, струны, несозвучные главным струнам пандура.
Так я разговаривал с земляками, живущими на чужбине. Среди них есть богатые и бедные, добрые и злые, честные и потерявшие честь, обманутые и обманщики. Они танцевали при мне лезгинку, но бубен был чужой.
Мы не считаем этих людей, когда говорим, что нас, дагестанцев, полтора миллиона.
Когда я уезжал из Сирии, одна аварка все просила меня передать привет абрикосовому дереву в Гергебиле, потрогать его руками.
Аварские дети на берегу Мраморного моря, у которых отец уехал в Мекку на поклонение, сказали мне:
— А для нас Мекка — Дагестан. Того, кто побывал в Мекке, называют хаджи. А теперь для нас тот хаджи, кому удалось побывать в Дагестане.
Ко мне в Махачкале приходил однажды такой хаджи, который не был на родине сорок лет.
— Ну и как? — спросил я у него. — Изменился Дагестан?
— Если буду там рассказывать — не поверят. Но скажу им одно:
Дагестан есть!
Есть мой Дагестан! Есть республика! Есть народ, язык, имена, обычаи. Вот судьба Дагестана. Играются свадьбы, качаются колыбели, поднимаются тосты, поются песни.
СЛОВО
Аварское слово "миллат" имеет два значения: нация и забота. "Кто не заботится о нации, тот не может заботиться и обо всем мире", — говорил мой отец.
"Должна ли нация заботиться о том, кто не заботится о нации?" спрашивал Абуталиб.
"У кур, у гусей, у крыс, кажется, не бывает нации, но у людей она должна быть", — так говорила моя мама.
Бывает одна нация и две республики, как у наших соседей осетин. Бывает одна республика и сорок наций.
"Целая гора языков и народов", — сказал о Дагестане какой-то путник.
"Тысячеголовый дракон", — говорили о Дагестане враги.
"Многоветвистое дерево", — говорят о Дагестане друзья.
"Хоть днем с огнем иди по всему миру, не найдешь на земле такого места, где было бы так мало народу и так много народностей", — говорили путешественники.
Абуталиб шутил:
— Мы очень помогли развиться грузинской культуре.
— Что ты говоришь? У них тысячелетняя культура. Шота Руставели жил восемьсот лет назад, а мы только вчера научились писать. Как же могли мы им помочь?
— А вот как. У нас в каждом ауле свой язык. Грузины, наши соседи, решили эти языки изучать и сравнивать. Те, кто их исследовал, писали о них статьи, научные книги, стали учеными, кандидатами, докторами. Разве было бы у них столько докторов, если бы во всем Дагестане был только один язык? То-то вот и оно.
Да, пишутся и будут писаться всевозможные книги о грамматике, синтаксисе, фонетике, лексике дагестанских языков. Тут есть над чем поработать. Приходите, ученые, хватит и вам, и вашим детям.
Ученые спорят. Одни говорят: в Дагестане столько-то языков, другие говорят — столько-то. Одни говорят — языки возникли так, а другие говорят эдак. Много противоречивого в их рассуждениях и доказательствах.
А я знаю только то, что у нас на одной арбе могут ехать люди, говорящие на пяти языках, а если остановятся на перепутье пять арб, то услышишь и тридцать языков.
Когда подпольную организацию во главе с Уллубием Буйнакским расстреляли — их было шесть человек, — они перед смертью выкрикнули проклятье врагам на пяти разных языках:
