Елена Макарова - Фридл
При чем тут конструкторский отдел! Отто рассказывал нам в Гронове про первую рабочую бригаду – музыканты, художники, поэты… если из сотни один попадет молотком по гвоздю… Они все это и построили.
Я выкрасила фигурки в красный, синий и желтый. Вот и все, что нужно Труде, простейшие формы и основные цвета.
10. Почтение к материалу
«Материя, одушевленная и неодушевленная, разрушается в хаосе и суете. Но что есть одушевленная и неодушевленная материя? Современная наука о жизни и ее процессах расширяет рамки и оживляет предметы, которые до вчерашнего дня мы по темноте своей относили к категории безжизненной материи».
Это говорит доктор Фляйшман. Мы с Павлом попали на его лекцию «Уважайте материал!». Этот маленький горбун с высоким голосом занимает ответственный пост в системе здешнего здравоохранения. Говорят, он не спит ночами, пишет стихи, рисует картины.
«Сегодня мы знаем больше. И еще большего ожидаем. Границы между одушевленным и неодушевленным стерты. Является ли тело материей или материя телом, является ли душа частью тела или тело частью души? Мои отношения с людьми, чью жизнь я знаю, чьи желания, борьбу, страдания и творчество наблюдал, отличаются от отношений с теми, с кем я лишь бегло знаком.
Мы в состоянии фиксировать эти процессы чувством и разумом, а значит, в том, как мы относимся к отдельным людям, отражается наше отношение к жизни в целом. Сегодня мы, кажется, больше знаем о качествах и взаимосвязях предметов и веществ в природе… Но нам предстоит еще дальше продвинуться в знаниях и понимании вещей, дабы развить в себе бóльшую почтительность и уважение к материалу.
То, что западный человек познал с помощью экспериментальной науки, некоторые восточные мыслители знали тысячу лет тому назад. Уважение к материалу в Индии и Китае известно, но не понято нами.
Но ведь и еврей когда-то был теснее связан с феноменом жизни, чем сейчас. Мы слишком развращены и близоруки вследствие эгоистического утилитаризма, мы признаем только то, что служит нашим сиюминутным потребностям. То, что нам не служит, мы выбрасываем, как окурок.
Мы не уважаем инструментов, одежды, обуви, не ценим человеческих творений, зданий, приспособлений, которые были созданы, чтобы нас спасти, сделать нашу жизнь проще, лучше и счастливее. У нас нет ни времени, ни желания подумать о “никчемных” предметах – что проку в них!
При этом мы желаем воспринимать жизнь в глобальном масштабе, понимать ее сложную простоту. На это способно только смиренное существо, которое чувствует себя частью всего живого…»
Как раствор или камень, я принадлежу маленькому зданию жизни, мне тепло и уютно в этом строении.
«Поэтому нам следует внимательнее относиться к материалу, как к одушевленному, так и неодушевленному, – между ними нет разделительной черты. Пиетет и уважение к нему должны пройти от мозга и сердца в кончики пальцев, чтобы трогать ими вещи с пониманием, любовью и почитанием. Чтобы лучше, спокойнее и счастливее жить в этом мире, давайте научимся уважать материал!»
Я набралась наглости и попросила у Фляйшмана текст лекции – переписать для Хильды, послать при первой оказии.
Возьмите, отдел досуга сделал мне четыре копии.
Ясный человек, ясный взгляд. Легко смотреть Фляйшману в глаза – мы одного роста.
Здесь можно было бы жить прекрасно, среди образованных, интеллигентных людей, если бы не страх быть отправленным дальше…
11. Приручить смерть
Перед концертом Ульман произнес слова, которые меня взбудоражили: «Художник рождается тогда, когда человек в нем вдруг осознает, что он смертен. Работа искусства – “приручить” смерть. Создать параллельный источник жизни». Все остальное – про программу и общество новой музыки – я пропустила, прикидывая на себя ульмановский афоризм. Сознавала ли я, что смертна, учась в Баухаузе?
На чердаке тепло, нас много, и все мы пока что дышим. Ульман пожимает руку молодому исполнителю – его зовут Гидеон Кляйн. Он играет финал последнего баховского концерта. Рояль звучит как орган.
Музыка смолкает, тишина звенит. Тихие хлопки, как из промокшей от слез хлопушки. Вслед за Бахом – интермеццо Брамса. Мысли о том, как приручить смерть, возвращаются. Горько думать об этом на самом-то деле.
В заключение Ульман играет свою сонату. Одинокий разговор с самим собой, доходящий до истерики. Понимаешь это умом, не сердцем, к счастью.
Никогда и нигде не видела я такого собрания людей. Какие лица! Каждого хочется нарисовать.
В следующий раз бери с собой альбом, – говорит Павел.
Откуда у меня альбом?
Мы доходим до подворотни. Павел не может у меня остаться. Мужья и жены разведены по разным помещениям, но опять-таки не все. Начальство и его приближенные живут семьями.
Со временем найдется какой-то выход, – говорю я Павлу голосом старшей сестры.
Павел тяжело переносит нашу ночную разлуку. Под боком у него храпит мужик, душно, противно. Это еще хуже, чем было в бараках на лесоповале. Он оброс, перестал бриться.
12. Глубина и даль
Каждый день я встречаю знакомых, но не всех узнаю. Зато меня узнают. Берлинского режиссера Карла Мейнхардта не узнала. Нас когда-то познакомил Стефан, где – не помню. Вонючий старик, из-под брючин вылезают кальсоны… Он моет уборные и, если потеряет работу, умрет с голоду. Но он хороший режиссер. Вот с кем мы и поставим «Трехгрошовую оперу»!
Лицо Мейнхардта озарилось сумеречной улыбкой.
Имеете пьесу?
Нет.
И собираетесь ставить? Я не дилетант, простите. Чтобы ставить пьесу, ее как минимум надо иметь!
«Там было столько людей, с кем Фридл могла вести дискуссии. И когда не хватало еды – она все равно была счастлива – из-за людей. Она писала, что там собрались какие-то невероятные люди и можно было жить прекрасно, если бы не постоянный страх… Пришли Брехта!»
Мы посылаем Хильде и Отто квитки на посылку. По закону на семью дается один квиток раз в три месяца. Но у многих евреев на воле уже никого не осталось, и они продают нам свои квитки за полбуханки хлеба, двадцать грамм сахара и двадцать – маргарина.
«Прислать Брехта! Видимо, Фридл забыла, что Брехт запрещен. Другой раз она попросила в письме, посланном через “каналы” – официально можно было писать открытки раз в месяц в 30 слов, – переправить ей скульптуру Георгия Победоносца… Раз в год позволялась посылка в 25 кг. Не фотографию, а скульптуру. Она была совершенно необузданной… Мы достали гипсовый оттиск скульптуры, завернули в одежду – но в последнюю минуту раздумали. Как такое расценят в Терезине? Не отправят ли за это дальше…»
Чушь какая-то с Георгием Победоносцем! Хильда что-то путает. Брехта точно просила. И задолго до того, как сюда прибыл знаменитый Курт Геррон. Я видела его в «Трехгрошовой опере», в Берлине. Незабываемый Мекки-Нож, предводитель лондонского ворья. В Терезине он поначалу играл незаметную роль, но вскоре снова стал предводителем, только не лондонского отребья, а всего терезинского еврейства. Немцы дали толстяку Геррону двойной паек и поставили его на роль режиссера показательного фильма. Радостно трудимся, радостно отдыхаем. Не все подошли для съемок. Несовместимых с общей картиной счастья Мекки-Нож вышвыривал из кадра.
Не знаю, что получилось из всей этой липы. Мало кто из массовки остался живым, но если лента не пропала… Меня искать не надо, я не была отобрана для съемок.
Когда киношники уехали, нас всех, отобранных и не отобранных, отправили на восток. Не скопом, разумеется, по очереди. Мекки-Нож не избежал общей участи.
Кино! Меня всегда занимал этот жанр. В свое время мы с Максом Бронштейном с упоением работали над фильмом по «Капиталу». Конечно, это никакое не кино, скорее наглядное пособие для рабочих в форме фотоколлажей с текстами. Прибавочная стоимость. Она неотделима от вещей, это понятно, а мы были влюблены в вещи. Ряды пузатых никелированных новеньких сверкающих чайников, прозрачный стакан на темном фоне, капля воды, в которой отражается целый мир… Рафинированная красота.
Не знаю, как Максу, который живет свою вторую жизнь в Палестине, но мне до сих пор снятся кадры из нашего фильма. Большая банка с касторовым маслом в руках у аптекаря, его лицо деформировано отражением, рука в контражуре черная. «Ты выпьешь все это масло?» Следующий кадр – ряды аптекарских бутылочек с касторкой. Пролетариат понимает, что производство бутылочек и работа по расфасовке создают прибавочную стоимость. Цена одной такой бутылочки в несколько раз превышает стоимость самого масла. Мы с Максом долго думали над шрифтовым оформлением – его привлекала изысканность, с которой я оформила главы из «Утопии» Иттена, а меня – простота и доходчивость.
Начала с Брехта, кончила Марксом… Сознание похоже на запакованные ящики. Где-то что-то лежит, но где и что? Павел прошлой ночью проснулся в холодном поту – наш дом сгорел. Он оставил включенным утюг! Но там же ничего не осталось, книги и картины розданы, правда, список остался в чемодане, который у нас украли.
