Елена Макарова - Фридл
Хелена заглядывает за дерюгу. Если я там не одна, она тотчас убегает. Но в те редкие часы, когда Хелене удается меня заполучить, она усаживается рядом.
Шершавая горячая рука, крупные веснушки на носу, рыжий клок волос из-под красной вязаной шапки… Девочка, которая не приемлет этого мира. Не желает ему добра. Ненавистны ей эти островки добродетели в океане зла.
Я разрешаю ей оставаться в моей комнате. Даю ей бумагу и ножницы. Резать бумагу – любимое занятие многих детей. Для Хелены оно лечебное. Но бумага здесь на вес золота, просто так резать ее я не разрешаю, только с целью.
Сделай Прагу!
Всю?!
Ну, не всю… Пражский Град! Мы там жили…
Куда вы, госпожа Брандейсова? – Хелена видит, что я собираюсь уходить.
На занятия. А ты оставайся.
Ножницы – предмет одушевленный, они танцуют вальс с рукой Хелены, врезаются острием в самую середку листа, наверчивают круги, производят одинаковые по рисунку формы, что-то вроде крон деревьев. Один бланк закончился. Другой танец – со шпагами. Наскоки шпажиста производят остроугольные формы.
Остроугольность – во всех Хелениных коллажах. Домики с острыми крышами, забор, елки из тонких, выкрашенных в разные цвета соломинок… Все ровными стежками пришито к формуляру.
Возьми эту подкладку, – я даю ей лист гладкой красной бумаги.
А как же я останусь без вас?
Продолжай работать.
А вы не боитесь, что я что-нибудь сопру? Меня здесь считают воровкой.
Если понадобятся иголки и нитки, они в этой коробочке.
Панорама Пражского Града. Вертикальные и горизонтальные графы формуляров разрезаны на кусочки и выклеены слоями таким образом, что создается объемный массив крон, из-за одной проглядывает другая, они лестницей поднимаются вверх, к собору с остроугольными шпилями. Именно так это и выглядело, когда мы стояли с Павлом на вершине холма, и я еще говорила, что панорама как таковая не вызывает во мне никого желания рисовать. Формы, которые Хелена вырезала, имеют четкие очертания, но не читаются слету из-за линий на бланках, расположенных под разными углами. Если бы бланки были пустыми, следовало бы начертить на них именно эти линии и именно в таком порядке. Из кусочков, на которых значится, сколько крон потрачено на то-то, а сколько на се-то, выложен фундамент, земная часть этой неземной работы.
В декабре 1943-го Хелена с родителями снова оказалась в списке. На этот раз протекции получить не удалось. Чтобы спасти Хелену, родители решили сделать ей инъекцию молоком. Подымется температура, Хелену направят в инфекционное отделение, поезд меж тем уйдет.
Температура подскочила до сорока, но в больницу ее не взяли. Врач сослался на новые порядки. Раньше тяжелобольных исключали из транспорта по одной простой причине – на месте назначения боялись заразы. Теперь на месте назначения оборудованы изоляторы, беспокоиться нечего.
Хелену подпихивают в вагон, секунда – и нет ее. Уплывает за кулисы рыжая голова в красной вязаной шапке. Девочка-чертополох.
6. Вопреки
«Фридл влетала в комнату, распределяя материал, она, разумеется, говорила с нами, она все время была с нами, пока мы работали. Уроки были короткими. Мы работали интенсивно и, как помнится, в тишине. Она давала нам тему для воображения. Например, поле, по нему бредет лошадь… может быть, она нам показывала какой-то образец или картину… Про коллаж с лошадью я точно помню. Фридл приносила нам обрезки цветной бумаги и показывала, как делать коллаж. Я не думаю, что она учила нас, как именно рисовать пейзаж или выклеивать его… не помню…
Она говорила, как приступать к рисованию, как смотреть на вещи, как мыслить пространственно. Как мечтать о чем-то, как воображать что-то, как желать делать что-то, как претворять фантазии… Не помню, чтобы она общалась с нами по отдельности, скорее это был контакт со всей группой… Каждый урок она меняла техники – то коллаж, то акварель, то еще что-то… У нас не было никаких материалов, все приносила она. После уроков она собирала рисунки и уходила. Урок кончался так же стремительно, как и начинался. Я панически боялась конца. Я готова была продолжать до ночи…
Мы жили на верхнем этаже детского дома. И рисовали из окна небо, горы, природу… Наверное, это особенно важно для заключенных – видеть мир по другую сторону, знать, что он есть… Наверное, это относится и к Фридл. Мне было важно знать, что она существует, что она есть. Стихия свободы… при ней все выходило как бы само собой».
И все это рассказывает обо мне девочка, прибывшая в Терезин с отцом-инвалидом. Ее родители развелись, мать с новым мужем живет в Лондоне. Она тоскует по матери, пишет для нее дневник. Эта милейшая девочка и была зачинщицей бойкотов против Хелены.
Жестокость. Жесткость. Норма коллективной жизни, помноженная на лагерные условия. Мы говорим об этом с психологом Трудой Баумел. Она считает, что есть три анормальных общества – Советский Союз, Палестина и Терезин. Общее в них – ставка на коллективное воспитание. Но и эта искусственно созданная ячейка должна функционировать на основе общечеловеческой этики.
Абсурд! Нас собрали здесь, чтобы уничтожить. О какой общечеловеческой этике может идти речь?
Труда убеждена в том, что каждое действие, слово и мысль имеют свои последствия в невидимом мире. В том, что он существует, у нее нет сомнений. И посему невидимые результаты имеют бесконечно бóльшую важность, чем те, что видимы на физическом уровне. Следует брать в учет целый мир, не только его внешнюю оболочку.
Анализируя детские работы, Труда в первую очередь обращает внимание на колорит. Цвета – проводники чувств. Ее анализ опирается на схему цветов, определяющих двадцать главных чувств. Гёте, Иттен… Все это было, есть и будет.
Маленькую книжонку под названием «Мыслеформы» Труда считает учебником жизни. Кстати, она повлияла на самого Кандинского.
Я сказала ей, что училась у Кандинского и ни разу не слышала от него про «Мыслеформы».
Ее не удивило ни то, что я училась у Кандинского, ни то, что он не упоминал этой книги.
Усваивая, присваиваешь. И уже не ссылаешься на источник. Я присвоила себе оттуда три постулата. Первый: «Качество мысли определяет цвет»; второй: «Природа мысли определяет форму»; третий: «Определенность мысли определяет ясность очертания».
Все три постулата я вписала в блокнот, подаренный Павлом. Здесь многие ведут дневники. И рисуют с натуры. Чтобы хоть как-то запечатлеть реальность ирреального. Для меня такими дневниками являются детские рисунки. Тут я слежу за тем, чтобы на рисунке стояло имя ребенка, комната, дата урока. Здесь все очень быстро забывается. Слишком большой поток «мыслеформ».
Непреклонная вера в существование невидимого мира с его аурой, мыслеформами и прочими нездешностями помогает Труде вершить земные дела. Она действует по запросу и мгновенно. Благодаря одному весьма печальному случаю у нас теперь есть помещение и персонал по уходу за детьми, повредившимися в рассудке. Все началось с маленького мальчика, вернее с его мамы, которая выбросилась на его глазах из окна. Мальчик потерял дар речи, мычит, раздирает ногтями лицо. Молодая воспитательница, у которой на попечении двадцать детей, справиться с ребенком не может.
Увидев все это, Труда разворачивается – и прямиком к главе старейшин. В такие моменты перед ней распахиваются двери. Глава старейшин (на самом деле он младше Труды) должен быть на месте, должен ее принять и не задумываясь вынести положительное решение. Так и случилось.
Труду Баумел я узнаю издалека: уверенный шаг, узкие серые брючки, клетчатая рубаха. Все как у Труды Хаммершлаг.
Она пришла к нам с лекцией под названием «Вопреки».
«Чего мы хотим? Подготовить детей к будущим задачам – построению нормального сообщества на гуманных принципах. Чем мы располагаем для этой цели? Пятью большими детскими домами (в них пока лишь одна школа) и несколькими маленькими, а также персоналом из молодых людей, горящих желанием трудиться и жертвовать собой ради детей.
Все мы знаем, что стоит на пути к достижению этой цели. Но вопреки всему мы и в данных условиях будем опираться на позитивное».
Труда из породы несгибаемых. Осанка балерины – прямая спина, расправленные плечи, высоко поднятая голова с узлом волос на затылке. Мистика, эзотерика, прагматизм, вера – все уживается в этой пружинистой душе.
«Первое и важнейшее: личный пример. Вожатый детдома, воспитатель – это primus inter pares; он и старший товарищ, он и пример, достойный подражания.
Второе: групповое воспитание.
Группа, а точнее тот социальный механизм, которым она является, – это носитель образовательных процессов, необходимых для передачи знаний и навыков, прежде всего социального характера. И многие, пришедшие сюда асоциальными, здесь, сами того не замечая, приучаются жить в обществе.
И третье: это продуктивный труд.
