Юрий Пантелеев - Полвека на флоте
- Вижу мачты и трубы кораблей!
Цесаревич расплылся в широкой довольной улыбке. Его расчеты точны, встреча состоялась в назначенное время, на выходе из пролива. Теперь вся сложность заключалась в том, чтобы, не сбавляя скорости и уж, конечно, не останавливаясь, восемнадцать боевых кораблей как можно быстрее заняли свои места в противолодочном и противовоздушном ордере. Старожилы-североморцы уверяли, что за всю войну это был первый случай совместного плавания такого количества боевых кораблей.
На мачте "Баку" поднят сигнал "Построиться в ордер No 1". Корабли начинают двигаться в разных направлениях. Прибывшим с нами эсминцам предстояло лечь на обратный курс и кольцом окружить ледоколы. Тральщики и большие охотники удалялись в стороны и создавали внешнее кольцо охранения. Перестроение прошло быстро и хорошо. Во главе ордера встал лидер "Баку".
Командир корабля капитан 2 ранга Б.П. Беляев приказал вахтенному офицеру передать акустикам, чтобы внимательно прослушивали море, а сигнальщикам - чтобы зорко следили за поверхностью воды.
Контр-адмирал Боголепов с борта ледокола доложил по семафору, что весь переход прошел благополучно, но в Карском море на конвой десять раз нападали фашистские подводные лодки. Благодаря сильному охранению все атаки были отражены, и весьма вероятно, что некоторые лодки получили значительные повреждения от наших глубинных бомб.
Я уже давно заметил такую странность: стоит, например, приказать усилить наблюдение за подлодками, как уже через минуту кто-нибудь доложит: "Вижу перископ". На проверку это почти всегда оказывается ошибкой, но всех взбудоражит как следует. Так и сейчас. Едва семафор с "Баку" обошел все корабли, как один из тральщиков поднял флажной сигнал "Вижу подлодку", а затем семафором - "Имел ненадежный контакт с подлодкой". И спустил сигнал. Так было неоднократно. Кое-кто не выдерживал и предлагал отругать виновников напрасных тревог. Но я возражал: это хорошо, что люди настороже и бдительно несут вахту.
Погода будто терпеливо ожидала, пока мы встретимся, перестроимся и начнем последний этап перехода - через Баренцево море. Чуть скрылись из виду берега пролива, ветер начал свежеть. Чаще проносились снежные заряды. Видимость временами вовсе пропадала. Когда заряд уносило, приятно было убедиться, что все корабли на своих местах. Это чувство переживает всякий, кому доводится водить крупные соединения.
Сигнальщики через каждые полчаса замеряют анемометром силу ветра. Уже в который раз они докладывают:
- Ветер западный семь баллов!
- Отлично! - бодро отзывается всегда жизнерадостный Беляев. Это человек, любящий трудную морскую службу. В любую погоду он чувствует себя на ходовом мостике, как у себя дома. Честно говоря, без Беляева я просто не мог представить себе ходовой мостик красавца лидера.
"А что, собственно, отличного в том, что начинает штормить?" подумалось мне. Беляев, словно угадав мой невысказанный вопрос, добавил:
- Чем свежее ветер, тем больше волна, а чем больше волна, тем труднее будет вражеской лодке атаковать нас: ее может вынести волной на поверхность...
Беляев, конечно, прав. Но каково матросам на больших охотниках! Это ведь лишь название - "большие", а для сурового Баренцева моря это такие крохотные суденышки. Уже сейчас они купаются в сплошной пене.
Перед ужином сигнальщик доложил: "Ветер десять баллов". И, словно в подтверждение, в нос лидера ударила волна с такой силищей, что даже мостик вздрогнул и ливень ледяных горько-соленых брызг окатил нас с головы до ног. Начинался обычный зимний шторм. Быстро темнеет, но мы еще хорошо видим, как бросает, словно щепки, охотники и тральщики, как с борта на борт валятся тяжелые ледоколы, казалось, и они уже бортами черпают воду. Эти корабли строятся в расчете на плавание во льдах, а там сильной качки не бывает. В открытом море ледоколам тоже достается. Скорость отряда пришлось убавить до пяти узлов: быстрее против такой крупной волны и штормового ветра катера-охотники и тральщики не потянут.
Вскоре совсем стемнело. Ничего не видно, в глаза бьет липкий снег. Ветер злобно воет в снастях и поминутно обдает нас холодными брызгами. На сердце неспокойно: двадцать кораблей идут без огней; если кто-нибудь из "малышей" почему-либо отстанет, оказать ему помощь в темноте будет очень трудно. Даже посветить прожектором нельзя. Остается надеяться на выдержку наших людей.
Моментами дух захватывает, когда узкий и длинный корпус лидера задирает нос, по палубе с шумом течет поток, а потом волны расступаются и мы летим в образовавшуюся пропасть, с треском ударяемся о воду. В этот миг форштевень скрывается в гудящей серо-белой горе. С ревом и воем эта гора мчится на орудия, на боевую рубку, гребень ее долетает до мостика. Брызги, тяжелые, как дробины, больно бьют по лицу... В такие моменты лучше на море не смотреть, впрочем, мы его и так еле различаем в темноте.
С помощью затемненного сигнального фонаря связываюсь с командирами кораблей. Ответы радуют: "Все в порядке".
Знаю, что всем сейчас тяжело. Но твердо верю: люди выдержат, сделают все, что от них потребуется. Продолжают поступать донесения о контактах с подлодками. Об этом чаще других сообщают "охотники". Кто-то из них даже сбросил глубинную бомбу. Но в такой шторм и в такой темноте вряд ли лодки смогут атаковать.
Трудная была ночь... Мы с командиром иногда спускались с ходового мостика в рубку, где стоял радиолокатор. На мерцающем экране два кольца из светящихся точек. Пересчитываем их. Все двадцать налицо. Но как-то я в очередной раз пересчитывал корабли: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать...
- А где же двадцатый? - спохватываюсь я. Беляев озорно косится на меня.
- Товарищ командующий, а вы нас вовсе не берете во внимание?
Сразу отлегло. Все на месте. Молодцы!..
Перед рассветом мы были севернее острова Колгуев. Здесь чаще всего появлялись фашистские лодки. Я приказал изменить наш генеральный курс на 20 градусов к северу. Это, конечно, удлинит наш путь, но зато мы попробуем обмануть противника. Он ждет нас у Колгуева, а мы пройдем стороной. Отворот к северу расстроит планы фашистских подводников, они останутся далеко к югу от нашего курса. Так и получилось - ни один корабль контактов с подозрительными целями больше не имел. После отворота нам стало немного легче: волна стала бить не прямо в нос, а больше в левую скулу.
Старшина-связист приносит радиограмму: "Командующему флотилией. Покажите свое место. Комфлот". Я молча протягиваю бланк члену Военного совета. Ананьич читает и покачивает головой. Настрого приказываю всем ни с какими сигналами в эфир не выходить, квитанции на поступающие радиограммы не давать.
