Том Вулф - Нужная вещь
В перископ Гленн мог видеть окрестности в радиусе нескольких миль, вплоть до Банана-ривер. На берегах он заметил тысячи людей. Некоторые из них жили там в трейлерах еще с 23 января, когда был намечен первый полет. Они даже избирали мэров лагеря. Они неплохо проводили время. Месяц в лагере на берегу Банана-ривер — это совсем не долго по сравнению с величием грядущего события.
Их там собралось несколько тысяч, насколько Гленн мог увидеть в перископ. Люди казались очень маленькими. И все они, с восторгом и содроганием, размышляли, каково бы им сейчас было на месте Гленна. Как, должно быть, ему страшно! Расскажи нам! Это все, что мы хотим знать! Страх и азарт — и ничего больше. Лежа на спине с согнутыми коленями, втиснутый в эту глухую кобуру с закрытым люком, Гленн лишь чувствовал время от времени, как бьется его сердце. Причем пульс был медленный. Обычно это никого не волновало: все говорили, что пульс — вещь индивидуальная, с разными тонкостями. Да и вообще датчики стали прикреплять к пилотам всего пять лет назад. Пилоты возмущались и не придавали показаниям датчиков никакой важности. Все знали — хотя и не говорили об этом, — что эти датчики отражают эмоциональное состояние человека очень приблизительно. И все знали, что пульс у Гаса Гриссома был несколько паническим. Во время обратного отсчета он поднялся до ста ударов в минуту, подскочил до ста пятидесяти во время запуска и оставался таким на протяжении всего периода невесомости. Затем он вновь подскочил, аж до ста семидесяти ударов в минуту, непосредственно перед запуском тормозных двигателей. Никто — по крайней мере вслух — не делал из этого никаких заключений, но… это не было признаком нужной вещи. Добавьте к этому поведение Гаса в воде… В заявлении о людях, которые паникуют во время тестов, Гленн сказал, что надо уметь контролировать свои эмоции. Что ж, своим поведением он полностью подтвердил собственные слова. Ни один йог не мог лучше его контролировать свой пульс и дыхание! (Как показывали приборы во время медосмотров, его пульс никогда не поднимался выше восьмидесяти: он держался на уровне семидесяти ударов в минуту, не выше, чем у любого здорового уставшего человека во время завтрака на кухне.) Внезапно он почувствовал, что пульс резко подскочил; при этом он испытал какое-то странное ощущение и понял, что это было чувство напряжения. (Молодые врачи в это время переглянулись в ужасе, а затем пожали плечами.) Тем не менее Гленн знал, что не испытывает страха. Действительно не испытывает. Это было больше похоже на состояние актера, который в очередной раз собирается сыграть ту же самую роль, но публика на этот раз гораздо многочисленнее и престижнее. Он с самого начала знал, какие ощущения будет испытывать. Главным теперь было «не запутаться». Пожалуйста, Господи, не дай мне запутаться. На самом деле вряд ли Гленн мог бы забыть какое-нибудь слово или движение. Ведь он был пилотом-дублером — все теперь говорили пилот — и Шепарда, и Гриссома. Во время своего неопределенного положения перед первым полетом он прошел через все те симуляции, что и Шепард, и повторил большинство симуляций Гриссома. А симуляции, через которые он прошел уже как первый пилот первого орбитального полета, превосходили по сложности все те, что он проходил раньше. Его даже помещали в капсулу на верхушку ракеты и отодвигали подъемник от ракеты, потому что Гриссом доложил о странном ощущении: когда он наблюдал в перископ за подготовкой к полету, непосредственно перед взлетом, ему казалось, что подъемник падает. Следовательно, Гленн должен был адаптироваться к этому ощущению. Его поместили в капсулу и дали инструкцию — наблюдать в перископ, как отъезжает подъемник. Для него не должно быть никаких незнакомых ощущений! Кроме того, Шепард и Гриссом рассказали ему об отличиях реального полета от симуляций. В центрифуге ты чувствуешь себя так-то. В настоящем полете ты чувствуешь почти то же самое, но с такими-то откличиями. Еще никто на свете не пережил так полно предстоящее реальное событие. Гленн лежал в капсуле на спине, готовый к тому, на что было нацелено его огромное самолюбие Пилота-Пресвитерианина вот уже пятнадцать лет: продемонстрировать миру свою нужную вещь.
Именно так! Пилот-Пресвитерианин! Вот кем он был — в эти двадцать секунд взлета, — и странным было только то, насколько мало адреналина выбросилось в кровь в решающий момент… Он слышал, как у него под спиной гудят двигатели «Атласа». Не слишком-то громко. Коренастая ракета вздрагивает, стараясь преодолеть свой вес. В первые несколько секунд все происходит очень медленно, словно бы поднимается чрезвычайно тяжелый лифт. Свечу уже запалили и назад дороги нет, и все же он не волнуется. Пульс поднимается только до ста десяти ударов — не больше минимального уровня в случае столкновения с какой-нибудь неожиданностью. Как странно! Во время взлета на F-102 он был гораздо больше напряжен.
— Часы работают, — сказал он. — Идет подготовка.
Все было очень легко, гораздо легче, чем в центрифуге, — как и говорили Шепард с Гриссомом. Он испытывал такие же перегрузки множество раз… и едва замечал, как они нарастают. Будь они меньше, это напрягало бы его гораздо сильнее. Ничего нового! Никаких волнений! Гигантской ракете потребовалось тридцать секунд, чтобы развить околозвуковую скорость. Начались вибрации. Происходило именно так, как говорили Шепард и Гриссом: все было гораздо мягче, чем в центрифуге. Он по-прежнему лежал на спине, g-силы все глубже вдавливали его в кресло, но все это было знакомо. Он едва замечал происходящее и все время не отрывал взгляда от приборной панели… Все нормально, каждая стрелка и каждый переключатель на своем месте… И никакой злорадствующий инструктор ничего не сообщает насчет отмены… Когда ракета вошла в околозвуковую зону, вибрации стали сильнее. Они почти заглушали рев двигателей. Гленн входил в область максимального аэродинамического давления, где давление на корпус «Атласа», пробивающегося через атмосферу на сверхзвуковой скорости, достигало тысячи фунтов на квадратный фут. В окно кабины он видел, что небо чернеет. Сила почти в 5 g прижимала его к креслу. И все же… легче, чем в центрифуге… Он прошел через максимальное аэродинамическое давление, словно через бурный поток, траектория оставалась правильной, скорость — сверхзвуковой. Гудение ракетных двигателей теперь стало гораздо тише, и Гленн мог слышать все маленькие пропеллеры и самопишущие приборы — все эти звуки маленькой кухни, гудящего маленького магазина… Давление на грудную клетку достигло уровня 6g. Ракета пошла вниз. Он впервые смог увидеть облака и горизонт. Через какое-то мгновение оба пусковых двигателя выключились и отвалились от корпуса, а Гленна подбросило вверх со звуком, напоминающим взвизгивание поезда при торможении. Уровень g резко упал до 1,25, а ускорения не было вовсе, но центральный двигатель и два малых двигателя по-прежнему вели ракету через атмосферу. За окном пронеслось облако белого дыма… Нет! Двигатели отделяемого отсека включились слишком рано — еще не загорелась лампочка с надписью «Отделение»!.. Но он не видел, как отделяется отсек. Минуточку. А вот и он — все по плану. Загорелась зеленая надпись «Отделение». Дым, должно быть, от пусковых двигателей, отделившихся от корпуса. Ракета дернулась и снова пошла вверх. Небо теперь было очень черным. Его снова стало придавливать к креслу. 3 g, 4, 5… Вскоре он окажется на высоте сорок миль — последний критический момент полета: капсула отделится от ракеты и выйдет на орбитальную траекторию… или не выйдет. Эй! Капсулу стало подбрасывать вверх-вниз, словно она была закреплена на краю трамплина. Это происходило из-за нарастания g-уровня — Гленн сразу понял. Когда ракета стартовала, ее вес составлял двести шестьдесят тысяч фунтов, причем большая часть этой массы приходилась на окислитель и топливо — жидкий кислород и керосин RP-1. Топливо потреблялось в таком быстром темпе — примерно одна тонна в секунду, — что ракета быстро превратилась в скелет с тонкой металлической кожей, в трубу, настолько длинную и легкую, что ее можно было согнуть. Перегрузки достигли уровня 6g, а затем наступило состояние невесомости. От внезапного облегчения Джон почувствовал себя так, будто он перевернулся вверх ногами, словно он спрыгнул с края этого самого трамплина и теперь несся по воздуху, делая сальто. Но он уже испытывал подобное на центрифуге, когда перегрузки увеличивали до 7 g, а затем резко сбрасывали скорость. В тот же самый момент, все по плану… Отчет о нагрузках… Включились тормозные двигатели, освободив капсулу от ракеты… Капсула начала автоматически поворачиваться, все нужные зеленые лампочки загорелись на панели, и он знал, что «прошел через ворота» — так это называли.
