Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
И еще две актуальные для своего времени проблемы затронуты в ставшей столь одиозной статье: математизация языкознания и оценка событий 1950 г. в советском языкознании. К 1965 г. для многих советских лингвистов очень важной считалась проблема использования тем или иным образом математики в исследованиях по языку. Среди структуралистов в моде был математический аппарат, иногда сложный для понимания гуманитариями. При этом лингвистическая суть идей западной науки нередко оказывалась для СССР не такой уж новой, поскольку у нас и раньше развитие шло в том же направлении, но вот использование формул и графов и построение теорем для конца 50-х гг. казалось чем-то абсолютно новаторским, символом «современной науки». А поскольку как раз тогда в моду вошли настроения, сформулированные в известных стихах Б. Слуцкого: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», и научной молодежи, в том числе гуманитарной, очень хотелось быть «физиками», а не «лириками», то данный вопрос приобрел большую остроту. Среди «передовых» лингвистов господствовала идея о том, что степень развития науки прямо пропорциональна степени ее математизации, естественные науки давно уже преодолели решающий рубеж, а гуманитарии далеко позади, и только лингвистика первой из гуманитарных наук начинает этот рубеж достигать.
«Традиционалисты», наоборот, осуждали «ненужную» математизацию, отвергая ее вообще или признавая лишь там, где она уже была освящена традицией, как в экспериментальной фонетике. И Абаев, признав допустимым использование в лингвистике статистических методов, резко отозвался о выделении особой дисциплины – математической лингвистики, видя в ней лишь «скрещение псевдолингвистики с псевдоматематикой» и «способ ухода от действительности». Опятьтаки это «бегство от человеческого фактора», столь резко осуждаемое Василием Ивановичем (а ранее В. Н. Волошиновым).
Оценки Н. Я. Марра повторяют статью о нем 1960 г. Но еще резче В. И. Абаев оценивал «сталинский период» в развитии советского языкознания. В 1965 г. во главе государства уже не стоял Н. С. Хрущев, а антисталинская тематика в печати, по инерции еще встречавшаяся, сходила на нет (журнал «Вопросы языкознания» не слишком поощрял ее и раньше). Но Василий Иванович критиковал даже не столько работы И. В. Сталина, в которых он находил «много правильного», шедшего «не из каких-то глубин марксистской теории, а из элементарного здравого смысла», сколько общую ситуацию в стране. «Весь гуманитарный сектор, т. е. общественные науки, плюс литература, плюс искусство, в лице их отдельных представителей, выступал единым фронтом, под знаком культа личности». В том числе и лингвисты, которые «начинали любую статью на любую тему дифирамбами по адресу Сталина», «не имели сами никакой единой и цельной лингвистической концепции, которая могла бы стать основой советского теоретического языкознания». Несомненно, В. И. Абаев не мог забыть собственную судьбу после сталинского выступления. В конце 80-х гг. он снова резко выступал против «сталинского периода», уже не только в языкознании, сотрудничал с «Мемориалом».
Статья о дегуманизации, как и другие статьи того же автора, не отрицала структурализм полностью. Важным достижением науки ХХ в. в работах самых разных лет (1936, 1960, 1965, 1986) ученый считал развивавшуюся в рамках структурализма фонологию, которая, как сказано в последней его теоретической статье 1986 г., обладает «чертами объяснительной науки в отличие от фонетики, которая занимается простым описанием звуков речи». Но перенос пригодных для фонологии идей на более высокие уровни языка, прежде всего, на изучение значения, Абаев отвергал.
Но что же, согласно Абаеву, должно быть противопоставлено «бескрылому крохоборству» и «дегуманизации»? Отвергнув марризм и не приняв две главные научные парадигмы его времени: «традиционную», основанную на младограмматизме, и структуралистскую, – он более всего уважал «основоположников». Но, конечно, не могло быть речи о повторении их идей: они жили давно, а с тех пор при теоретической «деградации» наука все-таки продвинулась вперед хотя бы с точки зрения накопления фактов. И здесь надо вспомнить об идеях, которые так понравились японскому лингвисту. Они были выражены Абаевым в статьях «Язык как идеология и язык как техника» (1934), «Еще раз о языке как идеологии и как технике» (1936) и «Понятие идеосемантики» (1948).
У языка, согласно Абаеву, две стороны: «идеологическая» и «техническая». Это различие – не то же самое, что разграничение формы и семантики: форма всегда технична, но семантика делится на «техническую» и «идеологическую». В словаре представлена техническая семантика слова, но в этимологии, в связи с другими словами и между значениями слова отражается та или иная идеология. Например, техническая семантика слова труд выражает «понятие о производительной деятельности», но его этимологическая связь со страданием и болезнью отражает определенную идеологию. Техническая семантика показывает, что именно выражается данным словом, а идеологическая семантика, или идеосемантика связана с тем, каким образом это выражается: при появлении нового понятия «его наречение происходит… на определенной материальной основе мировоззрения, идеологии данной среды». Поэтому в разных языках или в одном языке в разные эпохи одно и то же явление может именоваться по-разному.
У каждого слова имеются «технически-эмпирическое» «ядро» и «идеологическая» «оболочка», состоящая из неустойчивых «идеологических представлений, настроений и ассоциаций». Тот или иной элемент «оболочки» может со временем перейти в «ядро», этот семантический процесс именуется технизацией. Если слово попадает в чуждую социальную среду: от него остается лишь «ядро», в которое может войти и бывшая «оболочка», но «ядро» получает новую «оболочку» на основе иной идеологии. Тем самым «сужение идеологических функций языковой системы идет параллельно с расширением ее технических функций». Процесс технизации сопоставляется с переходом от золотых денег к бумажным. Предельный случай технизации – превращение слова в грамматический элемент. Возможно и обратное развитие, при котором прежняя идеология оживает, но ведущий процесс, «генеральная линия языкового развития» – технизация. Именно благодаря ей «язык одной эпохи оказывается пригодным для другой… язык одной социальной группы оказывается способным обслуживать другую».
Оценка процесса технизации оказывается у В. И. Абаева двойственной. С одной стороны, этот процесс необходим и «технизация языка оказывается… истинным благодеянием: она экономит обществу силы, она избавляет общество от непосильного труда вновь и вновь переделывать сверху донизу свою речь». Но, с другой стороны, «процесс технизации несет в себе… могучую унифицирующую тенденцию, которой живое семантическое сознание сопротивляется». Как указывает В. И. Абаев, «если в процессе своего создавания язык сам по себе есть некая идеология, то с течением времени он все более становится техникой для выражения других идеологий, техникой для обслуживания общественной коммуникации». «Язык будущего человечества нельзя представить себе иначе как языком предельной технизации».
