Людмила Жукова - Лодыгин
Автор статьи не мог еще знать, как вскоре Америка увековечит память своего кумира — Томаса Эдисона.
В 1917 году в Нью-Йорке, в Гранцентраль-Паласе, будет торжественно установлена бронзовая доска, впоследствии перенесенная на здание № 257 на Перль-стрит. Надпись гласила: «В одном из зданий, расположенных в этой части города, открыла свои действия 4 сентября 1882 года первая электрическая распределительная станция Эдисоновской центральной системы подземной электрической проводки, впервые в нашей стране положив начало современной системе электроосвещения.
В ознаменование великого события настоящая доска сооружена Американским обществом охраны памятников науки и истории и Нью-Йоркским обществом Эдисона…» В десятках мест США появились доски, оповещающие, чем они связаны с Томасом Эдисоном. Эдисон самолично помогал отыскать вагончик-лабораторию, где он работал мальчишкой, и дом, где родился. А близ шоссе Линкольна в Менло-Парке была установлена бронзовая доска на глыбе гранита с медальоном Эдисона и надписью: «Здесь в 1876–1882 годах Томас Альва Эдисон начал работы, озарившие путь мирового прогресса и труды человечества».
«Изобретатель в России почти что пария, — горько сетовал Лодыгин, на глазах которого Америка создавала культ Эдисона, — и всю свою жизнь он проводит в том, что ждет, как библейский Лазарь, не упадет ли ему крупица со стола богатого; но его ожидания в большинстве случаев так же тщетны, как и ожидания Лазаря. Я знаю это как по своему личному опыту, так и по опыту многих и многих других…»
Это невеселое признание вырвалось из уст Александра Николаевича после празднования 40-летия лампы накаливания в статье «Лаборатория для изобретателей» для «Нового времени» в декабре 1910 года.
Да, его чествовали, поздравляли. Прошли хвалебные статьи в прессе, и прозвучали красивые слова с трибун, но, оказывается, ни министерствам, ни частным лицам с капиталом не было дела до того, что у него скопилась «целая серия изобретений», что многие из них способны поднять на высокий уровень отечественную промышленность, по-прежнему, как и в 80-е годы прошлого века, опутанную иностранным капиталом.
Ничего не изменилось и после I Всероссийского электротехнического съезда, когда русские электрики впервые открыто поставили вопрос о хозяйственном положении русской электротехники: истекал срок торгового договора с Германией, которая поставляла России 75 процентов электротехнических изделий из общего числа! «Нельзя его возобновлять!» — так считали русские электрики. Нельзя далее позволять иностранным фирмам поглощать отечественные предприятия, как перешел во владение общества «Унион» электрозавод в Риге.
Журнал «Электричество» сразу после съезда писал: «Нечего и думать сейчас о производстве в России таких предметов массовой фабрикации, как калильные и дуговые лампы… Ведь цены русским фабрикантам диктуются за границей…»
Творец калильных ламп, вернувшись в Россию, чувствовал себя как отец, у которого украли дитя, а потом дали ему другое имя, одели в чужие одежды — поди узнай…
В магазинах на Невском, в аудитории Соляного городка и в меблированных комнатах, повсюду горели лампы накаливания, но помеченные тавром фирм Эдисона, Сименса и Гальске, Эдисвана[17]…
А кто теперь помнил, что трансформаторы и конденсанторы изобрел Яблочков? А самолет — Можайский? И… сколько фамилий можно перечислять и перечислять?
Как дальше жить изобретателям в России?
И Лодыгин в статье «Лаборатория для изобретателей» ищет пути решить извечную проклятую проблему: он предлагает создать лабораторию для изобретателей. По его мысли, это должно быть учреждение, в котором бы под руководством опытных инженеров существовали бы и мастерские, где можно построить опытный образец или модель, и еще испытательная станция, на которой его можно испытать. И тогда где бы ни жил изобретатель, хоть в самой глуши, он может надеяться найти здесь внимание к своему изобретению, получить консультацию и поддержку в случае ценности своей идеи.
Такая лаборатория сможет: «1) помочь изобретателю преобразить свою идею, часто весьма смутную, в нечто реальное, в котором правильность и ошибочность принципов и теорий, на которых изобретение основывается, были бы демонстрированы; 2) помочь лицу или лицам, которые желали бы затратить необходимые для реализации изобретения средства, разобраться в практичности или непрактичности, правильности или ошибочности изобретения».
Последнее также очень важно, считает Лодыгин, поскольку «существует немало рыцарей легкой наживы, которые являются изобретателями чего вам угодно и обещают какие угодно выгоды, лишь бы получить деньги… Лица, имеющие деньги, и, обжегшись, как говорится, на молоке, на воду дуют; и добыть деньги на хорошее изобретение действительному изобретателю-работнику делается крайне затруднительно».
Лаборатория в состоянии выдать гарантии предпринимателю, убедившись в новизне и полезности изобретения.
При этом имущему изобретателю «лаборатория должна давать помещение и инструменты для производства опыта, изготовлять для него необходимые части или модели, снабжать его рабочими руками, и все это при таких условиях, что его секрет тщательно оберегается и все расходы лаборатории им возмещаются по таксе».
А неимущему изобретателю «лаборатория должна помочь безвозмездно».
Будь создана такая лаборатория, насколько бы быстрее стала развиваться отечественная промышленность и сколько бы одаренных людей России не искали бы доли на чужбине…
«Я думаю, что печать, вся без исключения, независимо от партий и направлений, сделает великое дело, если займется этим вопросом и поддержит его перед публикой, пригласивши ее помочь этому делу материально и морально», — заканчивает статью Лодыгин.
Но не суждено было сбыться и этой мечте изобретателя. Поговорили-поговорили о статье, сотни изобретателей в надежде разворачивали свежие газеты, ища объявлений о создании лаборатории, писали в «Новое время» на имя Лодыгина письма, ждали…
Как же много творцов на Руси! В глухих уголках России, зачастую неграмотные или получившие образование самостоятельно, они тратили десятки лет на изобретения, уже давно сделанные…
Это, по мысли Лодыгина, самый большой отряд изобретателей, оторванных от информации, и потому самый несчастный. Второй отряд — те, «кто видит практическую необходимость изобретения, но не обладает достаточными теоретическими знаниями, чтобы его реализовать, и годами боятся открыть кому-либо свою идею, чтобы ею не воспользовались другие. Третий отряд — те, кто годы носится с ошибочной идеей, не имея возможности проверить ее критически — ни практически, ни теоретически, — которым лаборатория указала бы на ошибочность идеи и направила творческую энергию на что-либо реальное».
