Эммануэль Каррер - Лимонов
3
В своем романе о нацболах «Санькя» Захар приводит разговор своего героя с одним из его бывших учителей, который любит мальчика и старается его понять. Учитель с интересом пролистал несколько номеров «Лимонки»: название партии, ее знамя и лозунги его смущают, но он склонен воспринимать их как провокацию – нечто в этом роде делали французские сюрреалисты, а их он уважает. То, что делают члены партии – а они расклеивают листовки в поездах, развешивают свои флаги на памятниках, на которые трудно забраться, или во время официальных мероприятий закидывают помидорами кого-нибудь из начальства, – учитель считает ребячеством, хотя симпатичным и смелым. Симпатичным, потому что смелым: в России с властью не пошутишь, и за подобные выходки школяров, которые в Западной Европе грозили бы им, как максимум, штрафом, здесь приходится расплачиваться тюремным заключением, чем они весьма гордятся. Со страстной и обидчивой серьезностью герой Захара (подозреваю, что автор описывает самого себя, каким он был лет десять назад) говорит о своей родине, о ее страданиях, о ее душе, и эти речи беспокоят учителя. Когда русские, объясняет он бывшему ученику, начинают объясняться в любви своей родине, рассуждать о ее величии, о святости ее миссии, оперируя доводами типа «умом Россию не понять, в Россию можно только верить», то жди беды. «Было бы гораздо лучше, – продолжает учитель, – дать, наконец, русским возможность хотя бы попробовать вести нормальную жизнь. Поначалу будет трудно, но постепенно все наладится. Сейчас страна распадается на небольшое количество богатых и огромное количество бедных, но появится средний класс, который мечтает о комфорте, хочет быть защищенным от передряг истории, и это будет лучшим выходом для всех».
Но нет, герой Захара не согласен, что это лучший выход. Он хочет больше, он хочет другого. «Но чего? Чего больше? – выходит из себя учитель. – Больше порядка? Или больше бардака? Читая вашу газету, понять это невозможно! Вот вы кричите: Советский Союз! Советский Союз! Так вы этого хотите? Развернуть все назад? Восстановить коммунистический режим?»
Вопрос отнюдь не риторический: во время президентских выборов 1996 года он встал ребром. Сказать, что для Ельцина и демократов ситуация складывалась не лучшим образом, – значит ничего не сказать. Катастрофические результаты «шоковой терапии» и первой волны приватизации погрузили страну в хаос, и большинство населения абсолютно убеждено, что все, произошедшее в стране с 1989 года, – очередной исторический катаклизм. Ельцин, на кого возлагались такие надежды, судя по всему, ситуацию не контролирует. Запершись в Кремле, не общаясь ни с кем, кроме своей семьи и начальника охраны, здешнего тонтон-макута Коржакова, предается черным мыслям и, впав в глубокую депрессию, пьет без всякой меры. Русские в принципе весьма снисходительно относятся к алкоголикам, однако им уже не кажется забавным, что их президент напивается как свинья всякий раз, когда ему приходится представлять страну на международном уровне. Они сгорают от стыда, видя, как в Берлине, во время торжеств, посвященных победе 1945 года, глава их государства стоит на трибуне, пьяно покачивая головой, а потом, вдруг развеселившись, отбивает ритм и, шатаясь, под изумленными взглядами высокого собрания, начинает дирижировать военным оркестром. Перепады настроения – от черной депрессии до алкогольной эйфории – благоприятная почва для приступов воинственности, и в указанный продажным Коржаковым подходящий момент ястребы из Генштаба без особого труда уговаривают Ельцина ввязаться в «маленькую победоносную войну» против «черножопых», чтобы выбить почву из-под ног националистов и вернуть поддержку избирателей.
Относительно мотивов, которыми они руководствовались, мой погибший брат Пол Хлебников, отнюдь не поклонник теории заговоров, в чем я могу поклясться, выдвигал следующие доводы. Чечня, независимая с 1991 года и управляемая бывшим советским генералом, спешно обращенным в ислам, безусловно, была заповедной зоной для организованной преступности, рассадником наркоторговли, прибежищем фальшивомонетчиков. Но Россия, хоть фактически и потеряла эту территорию, все же имела с нее некоторую выгоду, и намерений вмешиваться у нее не было, но была настоятельная потребность скрыть массовую коррупцию высшего военного командования. Генералы в огромных количествах поставляли на черный рынок оружие, боеприпасы и особенно бронетехнику и потому остро нуждались в каком-нибудь масштабном вооруженном конфликте, чтобы украденное имущество можно было официально списать на военные потери.
Был этот фактор решающим, как полагал мой брат, или нет, но российская армия в Чечне не скупилась. Если в самый острый момент осады Сараево плотность огня составляла 3500 залпов в день, при осаде Грозного в декабре 1994-го на город падало до 4000 снарядов в час. Грозный, как и Вуковар, был разрушен практически полностью. Однако чеченцы, племя храброе и жестокое – так в течение двух веков их описывала классическая русская литература, – в ответ развернули безжалостную партизанскую вой ну, выплеснувшуюся на территорию России кровавыми террористическими акциями. И 40 тыс. новобранцев (в их числе был и Захар Прилепин), которым обещали короткую победоносную атаку и торжественное возвращение домой, вдруг обнаружили, что намертво завязли в чем-то не менее ужасном, чем Афганистан для их отцов и старших братьев. Горбачев вернул оттуда войска в 1989 году, и вот, всего шесть лет спустя, молодые люди снова возвращаются – если возвращаются – с очередной грязной войны изуродованными, униженными, с больной психикой. А Ельцина, которого раньше обожали, теперь ненавидят даже больше, чем его предшественника, и избирательная кампания начинается для него настолько скверно, что он всерьез подумывает ее отменить. Да и тонтон-макут Коржаков все твердит ему в бане: «Борис Николаевич, демократия – это, конечно, хорошо, но без выборов – оно надежней».
В качестве альтернативы Ельцину в этот раз выступает не фигляр Жириновский, а – уже без шуток – коммунисты. Пятью годами раньше Ельцин объявил партию вне закона. И все считали, что грандиозный по своей жестокости эксперимент, который проводили над людьми в Советском Союзе, окончательно похоронен. Однако прошло всего пять лет и, как утверждают все социологические службы (и этой очевидности нельзя не верить) люди до такой степени устали от нового эксперимента – от демократии, от рыночных отношений и от идущей с ними рука об руку несправедливости, – что в массовом порядке готовы голосовать за Компартию.
Ее лидер Зюганов не предлагает снова открыть ГУЛАГ или восстановить Берлинскую стену. Под словом «коммунизм» этот осторожный и на редкость необаятельный политик подразумевает не столько диктатуру пролетариата, сколько борьбу с коррупцией, толику национальной гордости и духовное противостояние православной Руси Новому мировому порядку. Он утверждает, что первым коммунистом был Иисус Христос. И обещает, что если избиратели его поддержат, то богатые станут менее богатыми, бедные – менее бедными и, по крайней мере, вторая часть этой программы должна устроить всех: кто же может согласиться с тем, чтобы старики умирали от голода и холода?
