Сергей Павлович - Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера.
— Ай, ну тебя, — замахал руками Пекарь. — Может, я вообще в политику пойду…
— Вот! Точно, иди. В России есть Жириновский, а у нас как раз тебя не хватает. Чего ты вообще ко мне прицепился? То книгу не пиши, то телефон тебе принеси… Сижу себе спокойно, никуда не лезу, зоне помогаю — ремонт в отряде за свой счет сделал, музыкантам в клуб микшерский пульт купил, фильмы вам нет-нет да монтирую, церкви помогаю… Хватает ведь тебе «мишеней» в лагере — самый последний заготовщик звонит… Вот их и долби.
— А не надо зоне ничем помогать — вы сюда сидеть приехали. Микшерский пульт он купил…
— Да в Беларуси привыкли ничего не делать и деньги за это получать. Разбаловал вас Лукашенко.
— Ладно, неси свой телефон.
— Какой телефон, Викторович?! (Мусоров в зоне мы чаще всего называем по отчеству.) Нет у меня никакого телефона.
— А мне сдали, что есть… Или ты сомневаешься? — Пекарь откровенно любовался собой.
— В твоих способностях, Викторович, я не сомневаюсь, — подогрел я его тщеславие, — опутал уже всю зону агентурной сетью…
— Не отреагировать я не могу. Иначе пойдут выше, к моему начальству, и скажут, что я тебя «крышую». А я даже своего родного брата прошмонаю, если узнаю, что он в зону «трубу» несет…
Я не стал ему говорить, что раз ты такой честный, то не должен брать у зэков чай, кофе, шоколад и курить наши сигареты. Потому что, вопервых, он бы все равно не понял. А во-вторых, находясь в зоне, ты в любом случае должен будешь находить компромисс с мусорами: сегодня ты ему дал пачку сигарет и шоколадку, а завтра забрал из «режимки» что-то «неположенное». Прав Пекарь был в одном: зэки на строгом режиме «сдают» налево и направо. Нет у наших заключенных никакого единства. Азербайджанцы, грузины, армяне и прочие национальные меньшинства, находясь в сложных обстоятельствах, стараются во всем помогать землякам — тем и сильны. Зато у белорусов в зоне почему-то сильнее всего проявляется зависть: то, что у меня коровы нет, — это, конечно, плохо, но гораздо хуже, что у соседа есть. Вот и приходится прятать все от лишних глаз.
Солженицын писал, что в сталинских лагерях зэки руководствовались принципом «Умри ты сегодня, а я завтра». У нас же — «Пусть у тебя сегодня “запрет” отшмонают, а у меня завтра». И не понимаем мы, что расплата за это уже неминуема, что, может быть, она уже ждет тебя за порогом барака, что любой наш поступок, будь то добро или зло, бумерангом возвращается к нам же.
— Я не могу по-другому, меня батька так воспитал, — продолжал Пекарь.
«Да иди ты в задницу!» — подумал я про себя и откланялся. И хотя никто меня не сдавал (про этот телефон знали всего три человека, и все они по нему звонили), дурные предчувствия с тех пор не оставляли меня…
Глава 61
Хороший полицейский — мертвый полицейский
— Заборщиков, кто вечером на стреме стоит? — поинтересовался я у парня, который при приближении мусоров к бараку давал сигнал на весь отряд.
— Каменок — дед проигранный, которому на «шанхае» фуфло повесили за то, что не рассчитался с карточным долгом.
— Ах, этот… Леха, поменяйся с ним, пусть он лучше днем стоит. А то он мало того, что не видит ничего, так еще и со стрема может на пару минут уйти — чаю себе заварить, например…
— Ну хорошо, с понедельника поменяемся. А то у нас по оплате неразбериха выйдет.
Ближе к отбою пришли контролеры — солдаты внутренних войск, призванные охранять нас. Они часто к нам заходят. Пьют наш чай, едят конфеты и курят наши сигареты. Взамен кормят нас нехитрыми историями о своем житье-бытье. Контролеры вообще очень похожи на нас: говорят на том же приблатненном языке, слушают Круга и Нагано и так же не хотят работать. Почти любой надзиратель заслуживает тюрьмы, и почти любой заключенный годится на роль охранника.
Через час контролеры ушли. Я залез в свою «нычку», достал телефон и отдельно поставил на зарядку дополнительную батарею. Вдруг снова звонки: опять та же «контора». Я спрятал телефон, прикрутил на место крышку от «нычки», закурил и принял непринужденный вид. Только отвертку подальше от окна отбросить не успел.
Мусора зашли в секцию, я снова предложил им чаю. Те отказались и только молча сидели за столом, переглядываясь друг с другом. Не понимая, что происходит, я нашел глазами Макара — моего соседа по секции, двадцатитрехлетнего деревенского парня, который продал мешок выросшей прямо в его огороде дикой конопли покупателю, оказавшемуся легавым, за что получил восемь лет, — в его взгляде читалось то же недоумение и непонимание происходящего.
— А ты в этой секции живешь? — спросил у Макара похожий на армянина контролер Костя.
Я понял, что сейчас будет «захват», сорвал батарею с зарядкой и открыл дверь, собираясь выбежать из комнаты.
— Наклонись, — шепотом сказал мне Костя, мол, на ухо что-то скажу.
Я нагнулся к нему, и тут стремщик дал пять звонков — такой длинный сигнал давали только при приближении к бараку начальника колонии, Пекаря или «шмонбригады».
— Блин, не выходи из секции, сейчас вас будут «брать», — заверещал Костя.
И тут я замешкался. Что-то вдруг щелкнуло в моем мозгу, и я заметался по комнате. Так меня и «приняли» Пекарь и начальник «режимки» Ящер — с батареей в руке.
Отвертку нашли. Спустя двадцать минут догадались, к какому замку подходит этот ключик, отдернули шторы и достали из оконной рамы мой телефон. «Ну все, плакала моя “Нокия”, — с досадой подумал я, в последний раз глядя на n97. — Это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго».
— Собирайся, Сергей, — сказал мне Федоненков. — Без описания «кичи» твоя книга не будет полной…
Я оделся потеплее: термобелье, двое теплых носков, роба, шарф, шапка, телогрейка, перчатки — и в компании двух режимников направился в «отстойник».
— О, привет. Эко тебя угораздило, — удивился мне дежурный помощник начальника колонии майор Свистунов.
— И не говорите, Владимирович.
— Объяснение писать будешь? — поинтересовался ДПНК.
— Какое? Я ведь даже не знаю, с какой формулировкой меня «закрыли»…
Официально мобильных телефонов в зоне нет и быть не может, поэтому в качестве нарушения часто фигурируют: «не выполнил команду “отбой”», «нарушение формы одежды», «использование самодельных электроприборов» и прочее.
— Так-с… — Свистунов полез в свои бумаги, — «не выполнил команду “отбой” и размахивал руками», — прочел он в рапорте о нарушении. — Ну вот и напиши: не выполнил команду «отбой», потому что не хотел спать.
— Владимирович, ну маразм же…
Писать объяснение я отказался и прошел в «отстойник» — небольшое помещение с бетонной скамьей и отсутствующим, как и два года назад, когда я только заезжал в зону, оконным стеклом. Расстелил на скамье телогрейку, вдохнул морозный воздух, от которого тут же защипало в носу, и наконец-то расслабился. Вместе с паром, который я выдыхал, уходила нервная дрожь, не оставлявшая меня с того момента, как Пекарь переступил порог моей секции.
