Сергей Павлович - Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера.
— Что ты делаешь?
— Да он мне должен $20, — отвечает Колоджеро.
— Не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ней. Если кто-то задолжал тебе $20, но не спешит их отдавать — воспринимай это как божественное знамение. Ведь ты легко отделался, заплатив всего $20 за то, чтобы никогда больше не видеть этого негодяя и не иметь с ним дела…
Мусора здесь тоже не держат своего слова. Отдаешь Роллтону заявление, к примеру, на роспись с любимой. День, два, неделя — тишина. «Где заява?!» — спрашиваешь у Роллтона. «Я отнес ее начальнику», — отвечает жирный капитан. А после выясняется, что он на твоем заявлении сало порезал и все вместе выбросил.
Полстраны сидит,
Полстраны их стережет,
А я бы хотел стать птицей вольной.
Может быть, и тебя уже ждет статья,
А кого-то ждет жизнь свободная…
Глава 58
Исправительный процесс
— Что делаешь? — однажды спросила меня Катя по телефону.
— Стенгазету рисую.
— Что рисуешь?!
— Стенгазету…
— Совсем рехнулся? Мужику тридцать лет, а он рисует стенгазету…
— Я вчера еще в конкурсе чтения стихов участвовал. Как в первом классе, блин… Грамотой наградили.
— Да… прямо back to USSR…
— А это и есть СССР. Тут все, как в 1960-е. Стенгазеты, плакаты, наглядная агитация, пропаганда… Все фальшиво и искусственно. И уж точно никому в XXI веке не нужно…
— Чем ты еще там занимаешься? Библиотека у вас хоть есть?
— Библиотека есть. Да читать в ней нечего. Русская классика меня не интересует — в школе начитался, Донцова и Маринина — тем более. Остальной фонд — труды классиков марксизма-ленинизма…
Недавно написал в Министерство образования — поинтересовался, могу ли я дистанционно обучаться в вузе, находясь за решеткой. Выяснилось, что могу, но «на практике этот процесс не организован». Хотя в соседней России заключенные беспрепятственно оканчивают институты, пока «мотают» срок.
Самое страшное в лагере — это изолированность от общества и безделье. Как следствие — постепенная деградация. Уже через год ловишь себя на мысли, что ты с трудом подбираешь слова, когда разговариваешь с кем-нибудь на воле. Фразы больше не получаются такими стройными, как раньше. В некоторых белорусских зонах есть курсы английского языка и компьютерной грамотности, а у нас на «восьмерке» один компьютер на всю зону. Да и к тому доступ строжайше запрещен.
Помню, приходит перед Новым годом Михаил Самуилович Люхтер — старший инструктор по воспитательной работе, неплохой, в сущности, мужик — и говорит:
— Пацаны, нужно, чтобы кто-нибудь из отряда несколько новогодних подарков купил: детям вашим к празднику отправим.
Я и взял пять. Подписал открытки, вложил внутрь каждого подарка и жду, когда их отправят. День, второй, неделю. В середине февраля мы эти конфеты съели сами.
Такой вот, понимаешь, «исправпроцесс»…
Глава 59
Путь к досрочному освобождению
Газета «Трудовой путь», которую мы называем «козий путь» или «сучка» и которую нас добровольно-принудительно заставляют выписывать, твердит нам: «Погашение иска — путь к освобождению», а по всей зоне висят плакаты: «Осужденные, внимание! Возмещение морального и материального ущерба является одним из важнейших критериев УДО»…
Во Франции ежегодно условно-досрочно освобождают около 40 % осужденных. В России — около 10 %. В соответствии с белорусским Уголовным кодексом покинуть зону раньше срока можно только при условии полного возмещения причиненного преступлением ущерба. С точки зрения государства мера абсолютно правильная. С другой стороны, с каких доходов заключенный должен выплачивать иск? С зарплаты в $5?! Иски есть у 80 % осужденных, поэтому на УДО из нашей зоны уходят не более 3 % от общего числа заключенных.
В голландской тюрьме срок заключения делится на три фазы: превентивная, средняя, заключительная. Если в первой фазе человек ведет себя хорошо, то судья переводит его в среднюю фазу. В этой фазе заключенному предоставляется возможность проводить выходные дома. Самая либеральная — заключительная фаза: в ней осужденный может днем работать в городе, а вечером возвращается в тюрьму, то есть фактически он находится в тюрьме только пять ночей в неделю.
Каждый случай нарушения закона в Голландии рассматривается индивидуально. Недостаточно знать, что человек ограбил магазин потому, что ему нужны были деньги: они нужны многим, но на грабеж идут единицы. Для голландцев важно, что толкнуло человека на решение своих проблем таким способом, какова глубинная мотивация поступка. В этом заключается философский подход к воспитанию.
Если поведение заключенного во Франции не вызывает нареканий (является примерным), он может воспользоваться льготой сокращения наказания на три месяца ежегодно, а если он к тому же судим впервые, то на него распространяется еще одна дополнительная льгота в виде ежегодного двухмесячного сокращения наказания. Таким образом, впервые осужденный при примерном поведении из двух лет лишения свободы реально отбывает только четырнадцать месяцев, и это без всякого условно-досрочного освобождения. В свое время в Беларуси также существовало нечто подобное (так называемые «зачеты»), но потом от них отказались ввиду постоянно ужесточавшейся уголовно-исполнительной политики.
В Америке срок твоего УДО назначает тот же судья, который рассматривает твое уголовное дело. Хамза Заман, мой американский подельник, который получил четыре года, сможет претендовать на условно-досрочное освобождение через три года. Макс Рэй Батлер, получивший тринадцать лет, сможет выйти на свободу через одиннадцать. Еще одному моему знакомому из двенадцати лет достаточно отсидеть всего два…
Имеющаяся сегодня в Беларуси система условно-досрочного освобождения практически в неизменном виде дошла до нас со времен ГУЛАГа. Правда, если в сталинских лагерях достаточно было отсидеть две трети срока наказания, то сегодня мне, осужденному по особо тяжкой статье (за кардинг у нас дают больше, чем за убийство), — уже три четвертых. Невзирая на то, что иска у меня нет и никакого ущерба гражданам или интересам Беларуси я не причинил.
К возможности условно-досрочного освобождения заключенных надо подходить индивидуально, после многих бесед осужденных с квалифицированными воспитателями и психологами. Потому что сегодня неважно, что у человека в голове, — отсидеть до УДО, в зависимости от тяжести статьи, он должен половину, две трети или три четвертых срока наказания. А исправился он или нет, с какими мыслями он выходит на свободу — это никого не волнует. Всех под одну гребенку! Одинаковые стрижки, одинаковые костюмы фабрики «Коминтерн», одинаковые «Волги» и «Жигули»… У нас сажают не для исправления, а для обезвреживания, для чистой изоляции.
