Бруно Винцер - Солдат трех армий
Моя игра с табуретом была моей забавой; англичан же, видимо, забавляло то, что меня будят перед допросом.
Однако для меня было крайне мучительно то, что меня каждый раз подымали со сна и заставляли отвечать на одни и те же вопросы, по которым я ни в малейшей степени не мог определить, чего, собственно, от меня хотят.
Один из офицеров, примерно моих лет, безупречно говорил по-немецки. Он учился в Берлине. Его вопросы импонировали тем, что свидетельствовали о превосходном знании местности; таким образом, мои ответы должны были как раз его убедить в том, что я действительно берлинец. Дело заключалось в установлении моей личности. Другой вбил себе в голову, что он должен выучить наизусть все этапы моей карьеры и названия войсковых частей, в которых я служил.
Снова прошло три дня, и я по-прежнему не понимал, чего они от меня хотят.
Наконец дошло до дела. Мне зачитывали длиннейшие списки фамилий людей, о которых я понятия не имел.
– Знаете ли вы майора Шелла?
– Нет.
– Знаете ли вы капитана Онезорге?
– Нет.
В таком духе допрос продолжался долго; но из этого ничего не получалось. Тогда меня отправляли обратно в камеру, а через короткий срок меня снова ставили перед лучом прожектора.
– Знаете ли вы майора Шелла?
– Нет.
– Знаете ли вы майора Онезорге?
– Нет.
Снова все сначала: камера, сон, удар под ребра, окрик, прожектор. Наконец, без вопросительного знака:
– Нам известно, что вы знаете майора Шелла.
– Я его не знаю.
– Нам известно, что вы знаете капитана Онезорге.
– Я его не знаю.
Опять: камера, сон, удар под ребра, окрик, прожектор. Новый прием.
– Вы лжете! Майор Шелл признал, что он вас знает.
– Возможно, но я его не знаю.
– Капитан Онезорге также признался, что он вас знает и что вы его должны знать. Вы лжете, черт возьми!
– Я не лгу, я не знаю никакого капитана Онезорге.
Обратно в камеру. Заснуть было трудно. Я все ждал, что вот-вот меня ударят под ребра, накричат, поведут под прожектор. Я ворочался с боку на бок, но ничего не происходило. Постепенно я засыпал. В это мгновенно возобновлялась дьявольская игра.
– Вы лжете! Вы лжете! Вы лжете!
Назад в камеру.
Я размышлял, как мне быть. Каждый раз, когда я засыпаю, они меня вызывают. Поэтому я заставлял себя бодрствовать. Но вовсе без сна тоже нельзя было долго продержаться. Дьявольский порочный круг! Постепенно я приходил в такое состояние, какого они добивались.
Я стал рыться в памяти, не слышал ли я все же когда-нибудь то или другое имя, я ломал себе голову, вспоминая многочисленных слушателей курсов, с которыми я где-либо бывал вместе на занятиях, я стал сомневаться в достоверности моих воспоминаний и уже подумывал просто-напросто сказать «да», чтобы они наконец отстали от меня и перестали изматывать своими вопросами.
Но в это самое время они изменили тактику. Сержант «забыл» пачку сигарет в моей камере. При допросе мне предложили стул, поставили передо мной пепельницу и коробку с сигаретами.
Однако они слишком рано перешли к новому методу: я снова собой овладел.
– Скажите же, ведь вы знаете майора Шелла?
– Я его не знаю.
– Но ведь вы знаете капитана Онезорге?
– Нет, я его не знаю..
Теперь они стали нервничать и беситься. Новое средство не дало результатов.
Опять та же последовательность: камера, сон, удар под ребра, окрик, прожектор. Опять без стула и без сигарет.
– Вы лжете!
– Я говорю правду.
Наконец выяснилось:
– Вы из организации «Вервольф»{48}. Признавайтесь!
– Простите, что?
Правда, мне было известно, что в разных местах созданы небольшие группы, занимавшиеся диверсиями и саботажем, но у меня не было никакого представления о группе «Вервольф». Вероятно, англичане пытались раскрыть разветвленную тайную организацию.
– Вы признаете, что вы вервольф?
– Нет. Я участвовал в войне, и моя потребность в подобных делах полностью удовлетворена.
– Для чего же в таком случае вы носите при себе револьвер?
– Он был при мне, когда я прошел через всю Данию, Никто его у меня не отбирал.
– Разве вы не знаете, что за ношение оружия полагается смертная казнь?
– Я читал об этом, но этот револьвер зарегистрирован как оружие, присвоенное мне по службе, я полагал, что должен его сдать в своей дивизии.
Англичане за это время получили из армейского лагеря информацию, которая служила подтвержденном моих слов. То, что я ушел из моей дивизии, их мало беспокоило. Они искали членов организации «Вервольф». Этот допрос закончился повторением вопроса:
– Значит, вы знаете, что ношение оружия карается расстрелом?
– Так точно.
Снова прозвучало то самое проклятое «так точно», которое выражало готовность подчиняться и склоняться перед неизбежностью. Но теперь наконец англичане предоставили мне возможность спокойно спать. Очевидно, они удостоверились, что я не принадлежу к числу «оборотней».
Через два дня меня освободили. Англичане в джипе доставили меня в гарнизонный госпиталь, где я мог подлечиться. Меня принял главный врач – немец, я сдал свою солдатскую книжку, мне предоставили чистую постель, и я был снова взят на учет. Я получал денежное довольствие, питание и сигареты.
Спустя несколько дней я поправился; однако все еще оставался открытым вопрос о моем ближайшем и более далеком будущем. Вне госпиталя положение было скверным. В Шлезвиг-Гольштейне сосредоточились значительные остатки вермахта; кроме того, здесь скопилось множество беженцев из Восточной Пруссии и Померании. В городе, в домах, еще пригодных для жилья, и у крестьян в деревне люди теснились в невыносимых условиях.
Ничего успокоительного не было и в рассказах шоферов, перевозивших грузы для вермахта. Население по-прежнему голодало.
Мне представлялось, что мои личные дела решаются относительно просто. Я имел возможность либо отправиться в армейский лагерь, либо, ссылаясь на мое подорванное здоровье, настойчиво добиваться увольнения из армии и стать штатским человеком. Пока я колебался, вмешалось провидение, на сей раз в британском обличье.
В нескольких километрах от Фленсбурга находились богатые торфяные разработки, где несколько рот немецких солдат занималось добычей топлива для города. Мне поручили руководство одним таким соединением, и я снова стал «командиром».
Мой «командный пункт» находился в крестьянском доме. Время от времени появлялся англичанин и оглядывал штабеля торфа. Мы получали аккуратно денежное довольствие, продовольствие и надбавку за выполнение заданий. Эта деятельность не могла давать удовлетворения, мне уже давно опротивела военная служба; но во всяком случае, я был избавлен от жалких каждодневных усилий в борьбе за существование. Ведь мне не удалось бы в поисках пропитания смягчить сердца гольштейнских крестьян: они, используя обстановку, даже у крестьян-беженцев забирали их последнее имущество, сохранившееся после войны и многокилометрового странствия. Я не получил бы у крестьян ни картофеля, ни свеклы, не говоря уже о масле, яйцах и сале, потому что мне нечего было им предложить, а у других они получали взамен ковры, рояли, драгоценности и фарфоровые сервизы.
