Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин
— Но восстание развивается успешно. И если не будет иностранной интервенции… — начал Кардель.
— Если, если, — грубо прервал Коба. — Неужели не хватает мозгов понять, что США — самая мощная держава в мире, и вдвоем с Великобританией они не допустят разрыва своих транспортных артерий в Средиземном море, как бы этого ни хотелось товарищам Димитрову и Тито, у которых, как и у нас, нет флота, чтобы поддержать греков.
— Но мы подали записочку товарищу Молотову, и он нас поддержал, — заметил Кардель.
— Это правда? — спросил Коба.
Молотов печально наклонил голову. Коба зло посмотрел на него и закончил:
— Видите, и мы несвободны от глупости. Итак, с Грецией мы решили. И более никаких комсомольских наскоков! Помните: мы, ученики Ленина, часто расходились с ним, спорили, даже ссорились, но потом находили общую точку зрения и двигались дальше. Сегодня мы ее нашли! Подведем итоги. Мы — за федерацию Болгарии с Югославией. Но все это в будущем.
Коба, сидевший во главе стола, встал, показывая, что совещание закончено.
Все тоже поднялись.
Уходя, Кардель, видно, пытаясь изобразить покорность, угодливо спросил, какую позицию занять Югославии в ООН в связи с требованием Италии передать под ее опеку Сомали. Сообщил:
— Мы думаем выступить против, не надо потакать империалистич…
— Опять глупость, — прервал Коба. — Отдайте им то, что они просят. Итальянцы сейчас — жалкая слабая страна. И запомните: когда цари не могли договориться о добыче, они отдавали спорную территорию слабейшему феодалу, чтобы потом, в удобный момент, отнять ее у него. — И он в первый раз улыбнулся.
Югославы ушли, но Димитров задержался в кабинете. Он был явно испуган происшедшим, по лицу шли красные пятна, редкие волосы слиплись. Герой Лейпцигского процесса, когда-то не боявшийся биться с Герингом, выглядел жалко.
Он хотел что-то сказать, но не успел. Коба вновь набросился на него:
— Неужели вы не поняли! Мерзавец Тито попросту решил употребить вас, как публичную девку. Он решил присоединить вас всех к себе. И столкнуть нас с США и Англией из-за Греции. А вы… вы… — яростно махнул рукой.
Думаю, Димитров задержался, ожидая, что гостеприимный Коба, как обычно, пригласит его на дачу. Но Коба не пригласил.
И болгары покинули кабинет в смятении.
Когда гости разошлись, вошел Берия.
Коба походил, сделал мне знак перестать записывать.
Все сидели в молчании. Наконец Коба сказал:
— Итак, мы прекратим захват Греции, бросив кость Западу. За это они должны смолчать, пока будет осуществляться наш план в отношении стран народной демократии. План таков. Мы создадим конфедерации Венгрии и Румынии, которые примут решение о слиянии с Украинской республикой. Потом Чехословакия и Польша соединятся с нашей Белоруссией, а федерация Югославии, Болгарии и Албании — с Российской Федерацией. СССР расширится на пол-Европы и будет готов к выполнению главной миссии. Все свободны.
Расходились потрясенными. Невиданная гигантская держава родилась в кабинете.
Оттого главную фразу: «СССР расширится и будет готов к выполнению главной миссии» — мне показалось, все пропустили. Но я ее запомнил.
В кабинете остались Берия, Коба и я.
— Этот комсомолец Димитров безнадежно глуп. Нужен другой человек в Софии, — сказал Коба.
— У него со здоровьем плохо, так что вопрос быстро решится, — заметил Берия. — В Белграде сложнее — у нас там никого. Он всех наших уже убрал.
— Мерзавец, конечно, не приедет на сессию. Так что думайте… И решайте вопрос. Возможно, Фудзи, ты примешь в этом участие.
Когда я уходил, Коба вдруг прыснул в усы:
— Что-то ты печальный, Фудзи? Говорят, у тебя был роман! Ай-ай, в твоем-то возрасте гулять, да еще от молодой жены. Ты не большевик, Фудзи, ты развратник.
Желтые глаза впились в меня. Я выдержал.
Уходя, сказал:
— Ты совершенно прав, Коба. Последняя любовь… она от черта.
«Гвозди б делать из этих людей»
В ноябре, будучи в Лондоне, я прочел о закрытии Еврейского антифашистского комитета. Позднее — об аресте Полины Жемчужиной. Впоследствии следователь, допрашивавший Полину, рассказал мне, что она отрицала все: связь с Еврейским Комитетом, разговоры с Михоэлсом и даже самое очевидное — то, что она была в синагоге вместе с Голдой Меерсон. То, что видели все.
Следователь ее не понимал. Я понимал. Она не лгала. Она просто не могла объяснить, что все это велел ей делать мой друг Коба. То есть она была в этой самой синагоге как бы субъективно — телом. Но объективно, партийной душой, она там не присутствовала.
Полину выслали в Кустанай.
Она, конечно, сознавала, что Кустанай — это только начало крестного пути. Но до конца осталась настоящим партийцем. При мне впоследствии Берия сообщит Кобе, что Полина в Кустанае объявила следователю: «Я готова и дальше выполнить любое поручение партии».
Поручение готовилось очень серьезное.
Ибо в марте 1949 года мир потрясла сенсация: мой старый знакомец, вернейший соратник Кобы Молотов потерял свой пост. Министром иностранных дел стал Вышинский.
Коба начал бить по штабам — по верхушке партии. С каждым днем разворачивалось нечто невероятное, грозное.
«Можно запускать людей»
Я был в кабинете Кобы, когда они вошли. Тяжело дышащий, вечно потный, со щеками, лежащими на плечах, — Маленков. И лощеный красавец — Абакумов.
Коба мрачно велел Маленкову:
— Докладывай. — И Абакумову: — А ты слушай.
Маленков доложил:
— Новая тюрьма на улице Матросская Тишина комиссией принята.
— Можно запускать людей, — усмехнулся Коба.
— Тюрьма рассчитана на сорок — пятьдесят человек, — добавил Маленков.
— Здесь только Политбюро поместится… Даже на ЦК мест не хватит, — отозвался Коба. И, как всегда, было непонятно, шутит он или…
— Камеры очень просторные, — сказал Маленков.
— Может, перепутали — выстроили санаторий?
— Но это было ваше указание, товарищ Сталин.
Коба снова усмехнулся.
— Хорошо, что просторные, все-таки сидеть будут люди ответственные. Ты, Абакумов, посмотри, проверь условия… может, тебе самому там сидеть. Комнаты для следователей должны быть в самой тюрьме. Со всеми удобствами, чтобы могли допрашивать круглосуточно и было где отдохнуть. Запомните: тюрьма не подчиняется ни товарищу Берии, ни товарищу Абакумову! Это не в обиду ни тебе, Абакумов, ни Лаврентию. Это партийная тюрьма для высших руководителей. И должна находиться в ведении Генерального секретаря партии и Комитета партийного контроля. Связь — правительственная, с моим кабинетом. Дошло, Абакумов?
