Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили
Меня очень сердечно встретила его референт Антонина Васильевна, она пригласила меня в кабинет своего нового шефа. Я вошла и полностью растерялась: на месте Топчиева сидел очень достойный человек, но он мне был чужой. Он был чужой моему горю, которое так сердечно разделял в самые трудные часы моей жизни Топчиев. К счастью, этот незнакомый мне человек говорил по телефону. У меня было время подумать, что я ему скажу.
С тем, что заставило меня прийти в этот кабинет, я могла сказать только Александру Васильевичу. Этому именитому академику я не могла сказать об истории-романе Марины с Дау, и всех моих страхах, что может угрожать Дау! Хватит, уже один раз прошла психиатрическое обследование. Точно такое состояние, когда академик Кикоин пришёл по моему вызову ко мне в палату, а я не смогла одолжить денег! Это очень неприятное состояние, но вот телефонная трубка легла на рычаг. Я встретила равнодушный взгляд постороннего человека. Стараюсь выдавить какие-то слова.
В очень щекотливое положение опять я попала. Было очень стыдно своей очередной глупости. Телефонный звонок спасительно прозвенел, а в голове ни одной мысли нет. Только страх за Дау. Сказать правду: простите, я пришла к Топчиеву. Я забыла, что его уже нет. Но правда в человеческом обществе не всегда уместна. Что же, пусть решит, что я дура. Это не так страшно. Передышка, вызванная телефонным разговором высокопоставленного лица, пошла мне на пользу. Я спокойно начала:
— Видите ли, после вторичного посещения Пенфильда, которое, как вы знаете, было в конце зимы, Пенфильд склонялся согласиться с нашими медиками, что жалобы на боли в ноге могут носить центральное происхождение, т. е. задет в мозгу центр, который сигнализирует о ложной боли. Но уже после Пенфильда, вот сейчас, Ландау очень жалуется на боли в животе. Гращенков уже и боли в животе отнёс за счёт центральной нервной системы. Я этому верить не могу, у него боли органического порядка.
— Чем я могу помочь? Я не медик, — сказал мой собеседник очень сердечно и участливо.
— Ну, понимаете, ведь медики не лечат. Они призывают физиков и говорят, что физики должны его отвлечь от боли. Ландау физиков выгоняет, говоря, что, когда выздоровеет, он сам их позовёт. Надо как-то убедить медиков в их неправоте, надо что-нибудь чрезвычайное. К примеру (и я загнула несусветное), если Иваненко и его невежественных в физической науке сотрудников в университете разогнать, а на их место на значить учеников Ландау: Абрикосова и других. Вот это на Ландау может произвести громаднейшее впечатление, если боли ложные, тогда он о них забудет.
Но тут я запнулась, замолчала, я поняла, что наговорила лишнего. Оказывается, Д.Д.Иваненко занимает какое-то место в нашем обществе, с ним так поступить нельзя. Со слов Дау, ещё в Харькове, для меня Иваненко был подлец, дурак и очень малограмотен в физике.
Я ушла, зная наверняка, что глупо вела себя. Мне данный вице-президент объяснил, что Иваненко уважаемый человек!
Даже мои страхи, так никому и не высказанные, исчезли. Марина, к счастью, оказалась мельче, чем я думала, она чаще стала приходить навеселе, уже два раза её отстраняли от дежурства. Сейчас она успокоилась, самое ужасное — она стала заискивать передо мной. Угодничество тошнотворно по своей сути, уж лучше бунт! Вид у Марины был несчастный, она потом перешла на работу в другую больницу. Мне было её жаль, как всякого человека, не достигшего своей мечты. Не счастливее оказалась и я. Моей мечте тоже не дано было осуществиться — Дау не выздоровел!
Как-то приехал из Ленинграда Сонин муж Зигуш. Я его застала фундаментально сидящим в глубоком кресле в палате Дау.
— Коруша, — обратился Дау ко мне, — Соня с Зигушем стали сильно ощущать отсутствие той суммы денег, которую они ежемесячно получали от меня. Ты, вероятно, получаешь мою полную зарплату, пожалуйста, возобнови им высылку денег.
— Нет, Дау, пока ты не выздоровеешь, я этого делать не буду. Соня, Зигуш, их дочь и оба её мужа — все работают и получают очень приличную заработную плату.
Зигуш вскочил, схватил портфель и выскочил вон из палаты, не попрощавшись с Дау. Дау с упрёком, очень грустно сказал:
— Корочка, неужели ты могла превратиться в жадную злючку?
— Нет, Даунька, не сердись. Во-первых, все деньги за звание идут на доплату медсёстрам. Я не могла прекратить им доплачивать, они очень потрудились, когда ты был в тяжелейшем состоянии.
— Коруша, прости, я этого не знал. Сёстрам доплачивать обязательно надо. Со мной и сейчас очень много возни, я ведь ещё совсем получеловек. Я им ночью спать не даю, эта «животная боль» заставляет меня даже ночью маршировать по коридору.
Дау стал уже очень хорошо ходить. Конечно, не один, сначала он решался ходить только при помощи высокой и сильной Танечки, а сейчас уже и я подменяю сестёр. Он очень много ходит по коридору. В больницу к Дау пришёл скульптор Олег Антонович Иконников. Он попросил разрешения сделать скульптурный портрет. Дау легко согласился. «Я сейчас только на это и годен», — сказал он, улыбнувшись.
На следующий день, только мы с Дау вышли в парк, медсестра пошла обедать, навстречу нам шёл скульптор.
— Здравствуйте, Лев Давидович!
— Здравствуйте, Олег Антонович, — непринуждённо ответил Дау. Он запомнил, запомнил имя и отчество скульптора, а только вчера он его узнал. Даже я не запомнила имя и отчество, а Дау запомнил
— потери ближней памяти нет!
Но как это доказать, а стоит ли, все равно они мне и моим словам не придают никакого значения. Я безликая домашняя хозяйка, а Лившиц — физик, соавтор, доктор наук, профессор. С его именем медики считаются.
Наверное, мне нельзя было опускаться до уровня домашней хозяйки. Я ведь окончила университет, мне очень нравилось работать на производстве, в нашей стране каждый трудоспособный человек должен иметь своё трудовое лицо. Хватит философствовать, вернёмся к встрече со скульптором.
Олег Антонович предложил:
— Лев Давидович, если вы сядете на эту скамейку, я сделаю свои первые наброски.
— Олег Антонович, как вы угадали? Я уже устал и хотел сесть отдохнуть.
Делая свои наброски с натуры, Олег Антонович стал рассказывать:
— Лев Давидович, я делал скульптурный портрет Семёнова. На мой вопрос: Николай Николаевич, а, кроме науки, чем вы увлекаетесь ещё? Ваше хобби? Николай Николаевич долго думал, а потом сказал — охота.
Дау рассмеялся:
— Этот академик знаменит тем, что обожал своих секретарей, эту личную охрану. Он с ними ел и пил и ходил на охоту. А когда это мероприятие было отменено, он всю свою личную охрану оставил работать в своём институте своими заместителями.
Скульптор продолжал:
— Когда я лепил Тамма, я тоже спросил о его хобби. Он подумал и сказал: «Пожалуй, альпинизм».
