Сирил Паркинсон - Жизнь и времена Горацио Хорнблауэра, знаменитого героя морских романов С.С. Форестера
Мнения британцев о будущем Греции в ту пору были противоречивы. Ослабление Турции не было частью проводимой Британией политики, так как именно турки затрудняли России проникновение в Средиземное море. Однако симпатии многих англичан были на стороне греков — частично потому, что эти британцы получили классическое образование, а частично оттого, что греки также были христианами, которых притесняли приверженцы ислама. Таким образом, проводимая политика должна была быть направлена на освобождение греков, но — без усиления позиций России на Балканах. Ровесник Хорнблауэра, адмирал Кокрейн был (теоретически) главнокомандующим греческого флота, который состоял из нескольких вооруженных пароходов, практически первых в своем роде, но он никак не мог собрать для них моряков, которые желали бы сражаться.
Что же касается Кодрингтона, то ему было приказано перехватывать все грузы, которые могли бы быть использованы против греков, и при этом воздерживаться от нападения на турок. Эти противоречивые приказы были, без сомнения, уточнены еще и устными инструкциями, не зафиксированными в письменной форме. Легенды гласили, что принц-регент, герцог Кларенс, сказал адмиралу: «Отправляйся, мой дорогой Нэд, и разгроми этих чертовых турок!». Решением Кодрингтона, как прежде лорда Эксмута под Алжиром, было создать ситуацию, при которой сравнительно менее дисциплинированные турки первыми открыли бы огонь. Это вынудило бы союзников также стрелять для самообороны, что неминуемо приводило к генеральному сражению. Свобода Греции при этом становилась как бы случайным следствием инцидента, за который Британия принесла бы свои извинения.
Союзный флот, вошедший в Наваринскую бухту, состоял из трех эскадр. Первую, под флагом сэра Кодрингтона, возглавлял его флагманский корабль «Азия» (84 пушки), за которым следовали 74-пушечные «Генуя» и «Альбион». Эти три линейные корабля сопровождали четыре фрегата и четыре шлюпа. Вторую эскадру, под командованием французского контр-адмирала де Риньи, вел его флагманский корабль «Сирена» (60 пушек). За ним шли «Сципион», «Тридант» и «Бреслау» (все — 74-пушечные), сопровождаемые фрегатом и двумя шхунами. Третью эскадру, под командованием русского контр-адмирала графа фон Гейдена, возглавлял его флагманский 74-пушечный корабль «Азов», за которым следовали «Гангут», «Иезекииль» и «Александр Невский» (все — 74-пушечные), сопровождаемые четырьмя фрегатами. Объединенные силы составляли, таким образом, одиннадцать линейных кораблей и девять фрегатов, причем российская эскадра была самой мощной. Соединенные же силы турецкого и египетского флотов состояли из трех линейных кораблей, четырех двухдечных фрегатов, тринадцати обычных фрегатов, тридцати корветов, двадцати восьми бригов и сорока транспортов для десантных сил, что вместе с остальными малыми судами давало цифру в сто тридцать вымпелов.
Грозные своей общей численностью, турки, тем не менее, могли выставить лишь три линейных корабля против одиннадцати союзных, а ведь только эти корабли принимались во внимание в генеральной битве. Туркам нельзя было отказать в храбрости, однако им не доставало хорошей подготовки и боевого опыта. Один из египетских кораблей выстрелил первым, французский дал ответный залп, и разгорелось общее сражение. Битва продолжалась четыре часа, и в результате турецкий флот был по большей части уничтожен.
Наваринскую битву можно было бы назвать лебединой песней уходящего старого парусного флота, однако для нас, с биографической точки зрения, гораздо более важно, что лейтенант Джонатан Хорнблауэр представлял в ней своего отсутствующего старшего кузена — адмирала, и письмо молодого офицера, написанное сразу после битвы, дает хорошее представление о роли, которую он в ней сыграл.
Линейный корабль Его Величества «Генуя»
порт Наварин
21 октября 1827
Мой уважаемый Лорд!
Вчера произошло генеральное сражение между соединенной эскадрой и оттоманским флотом, и полагаю, Вам будет приятно услышать, что за четыре часа непрерывного пребывания под огнем я был только слегка оглушен и получил всего лишь царапину. Наш адмирал возглавлял эскадру на «Азии», а вплотную за ним шли «Генуя» и «Альбион». Я командовал батареей верхней палубы и не могу в достаточной степени выразить свое восхищение хладнокровием и мужеством матросов, которые стреляли быстро и четко, как на учениях, не обращая внимания на ответный огонь. Считается, что во время битвы очень важна точность, с которой наводятся пушки, но тут, после первых же залпов, пороховой дым повис сплошной пеленой, так что мы уже абсолютно не видели противника. Я попробовал на некоторое время прекратить огонь, рассчитывая, что дым немного рассеется, однако ветра почти не было, и мы продолжили стрелять в прежнем направлении. Местонахождение кораблей противника можно было установить только по верхушкам их мачт, которые еще наблюдались с верхушек наших. Мы встали на якорь и использовали шпринг, заведенный на якорный канат, поворачиваясь в сторону новых целей, когда прежние уже были приведены к молчанию. Когда раньше мы сражались против французов, можно было судить о намерениях противника сдаться, когда он спускал свой флаг. Турки же не делали этого, очевидно, потому, что берег был совсем близко. Они очень храбро сражались, пока это было возможно, а затем просто поджигали свои корабли и сами спасались на шлюпках, лишая нас призовых денег. Рапорт адмирала не содержит ни слова о захваченных кораблях — таких просто не было, но перечисляет корабли противника, которые были уничтожены, повреждены или выбросились на берег. Потери турок должны составлять несколько тысяч человек, а их флот больше просто не существует.
Что действительно тяжело — так это рассказывать о наших потерях, в числе которых и наш капитан Батхерст — ведь другого такого офицера трудно найти. Погибло еще несколько моих товарищей по кают-компании, а общее число убитых составляет двадцать шесть человек, при тридцати трех раненых. Что уберегло нас от более тяжелых потерь, так это то, что лишь немногие турецкие ядра попали в корпус: в основном среди убитых и раненных те, кто находился на открытой палубе шканцев и бака; они получили раны от осколков и обломков разбитого рангоута.
Мне повезло избежать ранения, а еще большим везением считаю то, что мне удалось участвовать в настоящей битве. Столько времени уже прошло после войны с Наполеоном, что на флоте уже много офицеров ни разу не бывавших под огнем, а некоторые из них уже даже командуют кораблями. Правда, все старшие стажем капитаны и кое-кто из лейтенантов уже понюхали пороху, правда, не в таких битвах, и они пользуются большим уважением среди молодежи, впервые вступившей на палубу после 1815 года. Некоторые же другие молодые офицеры имеют гораздо меньше боевого опыта, чем их подчиненные с нижней палубы, поскольку лишь немногим из них удалось побывать хотя бы в Бирме. Но и там они почти ничего не делали, за исключением поедания карри, шлепая на себе москитов. Мне же повезло, так как я несколько раз находился под огнем во время прошедшей войны с французами, затем под Алжиром и теперь — в битве, которую я пытаюсь описать. Теперь, даже если за этим последуют хоть двадцать лет мира, я буду считаться ветераном и, надеюсь, заслужу продвижения по службе. Я уже сейчас не намного моложе нашего первого лейтенанта, который наверняка станет капитан-лейтенантом, и не более чем на пять лет отстаю по возрасту от капитан-лейтенанта, который уже сейчас станет капитаном.
