Виктория Миленко - Аркадий Аверченко
Алексеев, бесконечно тосковавший по России, признался Аверченко, что не может «бросить камень» в Алексея Толстого и Илью He-Букву, переметнувшихся к «сменовеховцам». Как и они, он созрел вернуться.
Аркадий Тимофеевич не нашелся, что ответить. У него самого при мысли о возвращении сжималось сердце, но ни на какие компромиссы с большевиками он не был способен. Про себя писатель решил, что русский Берлин определенно «болен».
Новый, 1923 год Аркадий Аверченко встречал в Берлине, принимая участие в «Новогодней встрече у юмористов» в залах «Скала». Здесь писатель после долгой разлуки встретился с Тэффи: они конферировали на вечере по очереди. Журналист Яков Окснер (Жак Нуар) впоследствии вспоминал, что к Аверченко и Тэффи постоянно подходили и спрашивали: когда же они возродят «Сатирикон»?
— Долго я об этом думал, да много денег нужно, — отвечал Аверченко. — Собрать прежних сотрудников… Выпустить не хуже прежнего, а макулатуру не стоит — не хочу срамить память покойника.
С аналогичным деловым предложением к Аверченко обращался и Аркадий Бухов в одном из писем: «Между прочим, Аркадий, имей в виду следующее. Если бы ты, Тэффи и я дали честное слово друг другу аккуратно работать, мы бы могли выпустить „Сатирикон“ — или в Берлине, или в Риге. Непременное условие, чтобы его редактировал кто-нибудь один из нас и лучше всего ты. Журнал не должен носить характера эмигрантского, нарочито антисоветского — и он будет расходиться. <…> Подумай, а деньги на издание я бы достал»[94].
Судя по всему, Аверченко так ни до чего и не додумался, а в предложении Бухова его могла насторожить «примиренческая» концепция — ничего антисоветского. Заметим, что на родине писателя не стеснялись выпускать «макулатуру», которой он не хотел. Подлинным близнецом его «Сатирикона» было издание 1918 года «Красный дьявол» (вышло И номеров). А вот харьковский «Новый бич» (1922) открыто пародировал «Сатирикон». Публиковавшиеся там рассказы, полностью выдержанные в сатириконском духе, выходили под именами: Аверий Аркадченко, Аркадий Брюхов, Недрефи… В Тифлисе в 1925 году выходил журнал «Красный сатирикон» — приложение к газете «Рабочая правда».
Новогоднее выступление Аверченко в Берлине стало первым этапом большого концертного тура по Литве, Латвии, Эстонии и Польше, в которое он отправился в сопровождении Раисы Раич и Евгения Искольдова.
Первой остановкой турне стал Ковно (Каунас), где жил Аркадий Бухов с семьей. Аверченко не видел своего коллегу и друга четыре года! За это время у того подросла дочка Наташа. Бухов воспитывал ее оригинально — в традициях черного юмора. Всех гостей девочка называла «идиотами», а любую сказку начинала так: «Шел старый заяц, встретил волка, да как даст ему по морде». В одном из писем Бухов сообщал Аркадию Тимофеевичу:
«Мы написали стихи для Наташки (поется хором — она тоненьким голоском, я… хриплым басом):
Мы на двор ребенка принесем,
Ему череп топором снесем.
Мы ребеночка положим у ворот
Распороть ему ножом живот.
Если к нам придет хороший гость,
Мы ему в живот загоним гвоздь.
Мы с Наташей будем жить вдвоем,
Маме руки-ноги оторвем.
Припев одинаковый для всех куплетов:
Мы из Ольги суп варили,
Супом Натыньку кормили.
<…> Если бы ты был отцом, тоже мог бы петь такие песни, а ты не поешь. Можешь сделать, как Катерина в „Страшной мести“[95]: взять полено, завернуть его в пеленки и качать вместо сына. По умертвенному (так! — В. М.) развитию ребенок будет в папашу. <…>
Леля (жена Бухова. — В. М.) тебе кланяется (она глупа и несамолюбива), а Наталья нет. После моего рассказа о том, как ты сел на вазу с вареньем, ударил ногой в лицо маленькую девочку и испражнился в чернильницу, — она о тебе такого мнения, что тут не до поклонов. Тогда я взял счет с электрической станции, заявил, что это твое письмо, и прочел, как ты просишь выкинуть ее на улицу, облить кипятком и ругаешь маму грязным волком: негодованию не было конца»[96].
Вот в такой веселой семейке и гостили Аверченко, Раич и Искольдов. Через четыре дня после их приезда Бухов поместил в редактируемом им «Эхе» юмористическое интервью со своим другом:
«Мы посетили писателя с целью побеседовать с ним, и первым его вопросом, когда он поднялся из-за письменного стола, было:
— Интервью?
— Как вы догадались?
— По вашему виноватому виду. Это сразу заметно! У венгерских журналистов, например, когда они являлись ко мне, было такое лицо, будто они пришли делать операцию слепой кишки.
— Разрешите приступить?
— Всякое сопротивление бесполезно. Приступайте. <…>
— Где вы жили в последнее время?
— В Чехословакии. Я в восторге от этой страны! Ласковый, приветливый народ, чудесное отношение к русским. К сожалению, мы чехов не знали раньше, мало знаем и теперь. А они нас очень любят.
— Что вы делали в Чехии?
— Устроил 30 вечеров юмора и писал в чешских газетах. Теперь чешское издательство Вилимек выпускает полное собрание моих сочинений.
— На каких языках вышли ваши книги?
— На немецком, венгерском, итальянском, польском, болгарском, сербском, хорватском, чешском, финском… Вы не устали?
— Немножко. Куда вы едете дальше?
— Мне все равно. Раньше я был русским гражданином и для меня поездка из Петербурга в Третье Парголово была подвигом. А теперь я гражданин мира — и страны мелькают передо мной, как придорожные столбы. Земной шар сделался мал. За последние 3 года он высох и сжался, как старый лимон.
— Где учились вы актерскому искусству?
— У большевиков. Не будь их — мне и в голову бы не пришло так энергично вступить на подмостки.
— Ваше отношение к большевикам?
— Это дело вкуса. Некоторым и индийская чума нравится. В особенности, если она не у него, а у его соседа…
— Как вам понравилась Литва?
— О, я здесь всего 4 дня. Мне только пришлось ознакомиться с отношением ко мне литовского правительства и администрации. Оно мне очень пришлось по душе, и я с удовольствием пожил бы здесь некоторое время.
— Ваше отношение к русской литературе?
— Я в литературе больше всего ценю сжатость, краткость. Будь то роман, повесть или интервью — все должно быть кратко.
Мы поняли намек и откланялись» (Аркадий Аверченко (Интервью) // Эхо. 1923. 9 января).
Отзывы о вечере Аверченко и К° в Ковно также были помещены в «Эхе» за подписью А. Панина (псевдоним Бухова). Вот один из них (он интересен тем, что автор рассыпается в комплиментах Раисе Раич): «Зритель, читатель и слушатель печального сегодняшнего дня — устал. Ему хочется улыбки, искреннего смеха, возможности проветрить затхлость самочувствия — потому он так любовно ловит каждую крупицу смеха со сцены. В этом отношении оба вечера Аверченко — вполне удовлетворили публику. К самому Аверченко публика отнеслась очень любовно, вполне понимая, что ей представляется не только театральное зрелище, но и возможность посмотреть и послушать писателя, который считается первым и лучшим юмористом в Европе. Для Европы недосягаем американский юморист О’Генри, замолчал талантливый англичанин Джером К. Джером, австрийская разруха куда-то зашибла Рода-Рода[97] и только Аверченко, переведенный на все языки, рассыпает блестки юмора. В его пьесах, какие мы видели вчера, большую услугу автору оказывает г-жа Раич. Второе свое выступление она провела еще более блестяще, чем первое. Так провести свою роль в милой и изящной безделушке как „Ключ“ может только первоклассная актриса. Автор дал благодарную канву, но узоры на ней вышила г-жа Раич. В „Москвичке в Константинополе“ она другая, в „Жоржике“ снова другая — на протяжении одного вечера артистка перевоплощается и трудно даже определить, какую из ролей она отделала изящнее. Приятно отметить, что г-жа Раич — молодая артистка, и когда перед ней откроется настоящая сценическая дорога, мы наверное услышим о ее блестящей артистической карьере. Г. Искольдов лучше всего был в „Ключе“. Он артист французского комедийного жанра и проводит свои роли с легкостью опытного комедийного актера» (Панин А. [А. С. Бухов]. Театр и искусство. Вечер Арк. Аверченко // Эхо. 1923. 12 января).
