Илья Константиновский - Караджале
«Он говорил тогда долго, — вспоминал впоследствии Лука, — говорил с пафосом, почти со слезами на глазах. Как он боролся, оклеветанный одними, не принимаемый всерьез другими и устраняемый от дел всеми влиятельными людьми. И как все же пробил себе дорогу, как он стал знаменитым, хотя к его словам по-прежнему относились с пренебрежением». Он рассказал сыну о своих политических иллюзиях и как часто ничтожнейшие люди глубоко ранили его честолюбие. «В тот же вечер, — продолжает Лука, — он подвел для меня баланс своих литературных заработков. В самые лучшие годы они не превышали двух тысяч трехсот лей. И он закончил так: «Я всю жизнь работал, чтобы иметь возможность существовать и вырастить вас, своих детей. Я дал Румынии знаменитое имя. Но этот знаменитый человек давно бы умер с голоду, если бы ему нужно было жить только на свои заработки».
Поздно ночью сын отправился спать. Отец остался за своим рабочим столом с газетой в руках.
Что произошло потом? Был ли сердечный удар следствием того, что разговор с сыном сильно разволновал Караджале? Стал ли он после ухода сына еще раз с горечью подводить баланс, который с точки зрения счета, предъявленного им жизни, казался ему всегда отрицательным?
На эти вопросы у нас нет ответа. Смерть была милосердна — Караджале умер мгновенно, не успев даже позвать на помощь. В квартире все продолжали спокойно спать, никто не подозревал о случившемся.
Домашние ничего не заподозрили и на следующее. утро. В комнате Караджале было тихо, хозяин не показывался, но это никого не удивляло, так как знали его привычку работать по ночам. Время близилось к полудню, Челла Делавранча села к роялю и принялась разучивать сонату Шумана фа-диез-мажор, с уверенностью, что, если Караджале проснется, он не станет ее бранить; невозможно было себе представить, чтобы звуки рояля могли вызвать его недовольство. В середине игры пианистка вдруг услышала пронзительный женский крик. Она бросилась к двери и увидела жену Караджале, которая стояла на пороге комнаты мужа с окаменевшим от ужаса лицом. Челла тоже заглянула в комнату: Караджале лежал на полу между кроватью и ночным столиком; постель была нетронутой, Караджале лежал одетый, зажав в мертвой руке газету. Было около двух часов дня, но умер Караджале, по-видимому, еще накануне вечером, вскоре после того, как сын оставил его одного. Это случилось в ночь с 8 на 9 июня 1912 года по старому стилю.
Доктор, производивший вскрытие, сказал, что ему редко приходилось видеть такой серьезный случай застарелой болезни сердца. Но тем, кто близко знал Караджале, трудно было сознавать, что его больше нет в живых. «Я не могу представить себе этого человека мертвым», — писал Влахуца своей жене из Берлина, куда он выехал сразу же после получения печальной вести. «Я ошеломлен, — писал Октавиан Гога, — и не могу себе вообразить странное зрелище смерти Караджале. Никогда мне не приходило в голову, что неня Янку может оказаться беспомощным, согнутым старостью человеком, что Караджале будет лежать со скрещенными на груди руками, умолкнув навеки».
Таков был конец этой жизни, исполненной страстности, неугомонности, битв и разочарований. Но даже о мертвом Караджале нельзя было сказать, что он вкусил мир. Поистине смерть не избавила его от равнодушия и оскорблений со стороны тех же лиц и учреждений, которые преследовали его всю жизнь.
Вот что произошло после 9 июня 1912 года.
Александрина Караджале оповестила бухарестских друзей писателя о его кончине. В Берлин немедленно приехали Делавранча, Влахуца и Геря. 14 июня состоялись временные похороны. Тело Караджале не было предано земле в Берлине, гроб был отвезен в склеп протестантской церкви первого Шененбергского кладбища, где он должен был оставаться, пока не будут выполнены все необходимые формальности для перевозки останков на родину. Вдове и друзьям умершего казалось, что это можно будет осуществить в самом ближайшем будущем. На деле Караджале пришлось ждать погребения долгие месяцы.
Смерть Караджале повергла Румынию в уныние. Известный румынский писатель Тудор Виану, вспоминая о том, какое впечатление произвело это известие на его поколение, писал, что потрясение общественного мнения можно было сравнить только с эмоцией, вызванной двадцать лет до этого трагической кончиной Эминеску. Все газеты и журналы напечатали пространные статьи о последних годах жизни великого сатирика, воспоминания его друзей, критические обзоры его творчества. Казалось, что навсегда умолкли голоса недоброжелателей, что имя его стало выше соперничества и вражды и он вступил в славу, которую никто больше не посмеет оспаривать. Немало было и обвинителей, заговоривших во весь голос о трагической судьбе умершего, о том, что не по своей вине он стал изгнанником. Журнал «Рампа» писал: «Вы, бесстыдные и сытые эксплуататоры, которые стрижете купоны и хвастливо заседаете в академиях и театрах, в редакциях и университете… Вы выслали его из царства, где он должен был бы жить в мире и почете, — вы изгнали его».
Румынская печать и литературная общественность потребовали, чтобы тело Караджале было перевезено на родину и предано румынской земле. Увы! Официальные власти встретили это требование с привычным, хорошо знакомым равнодушием. И это несмотря на то, что Таке Ионеску, для которого Караджале еще так недавно агитировал с трибуны, был министром внутренних дел.
Прошло лето, и в то время, как бухарестский Национальный театр открывал 1 сентября новый сезон «Неделей Караджале», а газета «Ординя» объявила публичный сбор пожертвований на памятник умершему, гроб с его останками все еще находился в часовне берлинского кладбища. Вдова писала в Бухарест верному другу покойного, Доброджану Геря:
«Что же в конце концов делается, что решено насчет этого несчастного, который лежит всеми покинутый и забытый на чужом кладбище?» По словам вдовы, кладбищенский сторож спросил ее, кто покоится в незаколоченном гробу — политический эмигрант? Она ответила: «Нет, это румын». В конце своего письма Александрина Караджале писала, что она не может больше переносить такую муку, если не будет принято немедленное решение, она похоронит мужа в Берлине: «На это у меня есть все права, и я думаю, что такое решение было бы и ему больше по душе».
После повторных просьб Геря и других близких друзей Караджале, министерство внутренних дел предоставило, наконец, двадцать две тысячи лей, необходимых для перевозки тела в Румынию, и официальная делегация во главе с генеральным директором румынских театров И. Бакалбаша отправилась в Берлин.
В середине ноября Караджале совершил свое последнее путешествие на родину, не лишенное приключений и недоразумений, как большинство его предыдущих поездок: товарный вагон с гробом был завезен по ошибке на другую станцию и загнан на тупиковый путь. Наконец 18 ноября вагон прибыл в Бухарест. Никто его не встречал. Никто толком не знал, когда состоятся похороны.
