Илья Константиновский - Караджале
И все же был момент, когда они сблизились. Узнав, что Матей заболел, отец помчался в Бухарест. Возвращаясь в Берлин, он по дороге открыл конверт, который Матей дал ему на прощанье, на перроне вокзала. В нем оказалось тринадцать сонетов написанных Матеем. Отец прочел их нам вслух с глазами, полными слез. Они были очень хороши. «Несчастный! — сказал отец. — Сколько раз я твердил ему, чтобы он не занимался литературой. Я советовал ему избрать любое ремесло, только не это — оно хуже всех. Но теперь он уя^е заразился, и я не смогу его спасти!» В сущности, отец был счастлив и, забыв все прошлые разногласия, отправился в Румынию, чтобы заняться опубликованием сонетов. Они вскоре и были напечатаны в «Вяца ромыняска». Вернувшись в Берлин, отец привез и Матея, чтобы он оправился после болезни, И все же это сближение продолжалось недолго. Отец говорил о своей горечи матери даже в последний вечер своей жизни».
В самом начале этой книги мы упоминали об ироническом отношении Караджале к своей родословной. Теперь, приближаясь к концу повествования, уместно будет отметить иронию судьбы: сын Караджале — Матей, человек, одержимый болезненным тщеславием, одинокий и странный поэт, в течение всей своей жизни занимался генеалогическими изысканиями. Уже в четырнадцать лет Матей знал гербы всех аристократических семей Румынии, зачитывался готским альманахом и вопреки отцу верил, что Караджале принадлежат к старинному и знатному роду. Отец высмеивал тщеславие самозванца, но переубедить его не смог.
Надо сказать, что странные фантазии Матея были выражением более сложных и тонких чувств, чем думали в семье Караджале. Всю жизнь Матей не расставался со своими фантазиями и, творя в безвестности, никем не поощряемый, в большом отдалении от литературного мира в конце концов создал оригинальное произведение, роман «Край де курте веке», вошедший в историю румынской литературы. Матей был неудачником, но, как говорит Г. Калинеску в своей «Истории румынской литературы», это был «неудачник высшего типа, более ценный, чем иные победители, один из тех, кто драмой своей жизни и несколькими гениальными штрихами создает одинокий, но волнующий и незабываемый литературный памятник».
Роман Матея Караджале, странный, нелогичный, пронизанный таинственными аллегориями, рисует жизнь бухарестской богемы начала нынешнего века, фантастический мир, в котором лень, испорченность и порок смешаны с душевной прозорливостью, острым умом и полными драматизма судьбами героев. Роман этот вызвал страстные споры среди знатоков и ценителей румынской литературы. В своих заключениях критики согласны, пожалуй, только в одном: вряд ли можно найти писателя, который был бы так далек, так чужд Иону Лука Караджале, как его собственный сын Матей.
Но пока мы еще в 1912 году, когда отец впервые узнал, что его старший сын пишет стихи, и помог ему опубликовать их в «Вяца ромыняска». Литераторам из этой редакции Матей не понравился. Печальное впечатление произвел тогда и отец нового поэта, он казался усталым и измученным. Кто-то даже спросил, не следует ли ему обратиться к врачу, на что Караджале резко ответил: «Зачем? Чтобы врач сказал, что я болен?» Разные люди, почувствовав физическое недомогание, относятся к нему со страхом или, наоборот, с небрежностью, иные выказывают стоическое, веселое равнодушие, мудрое и безропотное принятие того, что неизбежно. Караджале, вечный преувеличитель, человек, привыкший давать простор своим чувствам, попросту не хотел признать самого факта болезни.
Однажды, это случилось осенью одиннадцатого года, во время очередной поездки в Бухарест, поезд, в котором ехал Караджале, остановился в Тимише. Случилась какая-то неполадка с локомотивом, так что у пассажиров было достаточно времени, чтобы погулять по окрестностям. Стояла теплая, поздняя осень, с гор дул опьяняющий ветер, и Караджале захотелось подняться на один из близлежащих холмов. Он ушел в прогулку один, но вскоре вернулся к поезду бледный, вспотевший, задыхающийся. Спутники по купе уложили его на скамью, принесли холодную воду и положили ему компресс на сердце. Вскоре он пришел в себя. Когда поезд, наконец, тронулся, он уже снова шутил и забавлял своих спутников.
История эта стала известной значительно позднее и только лишь потому, что вместе с Караджале ехали тогда его соотечественники, рассказавшие о случившемся. Сам Караджале молчал. Упрямство и беззаботность, резкость и страстность, умение забыть себя, опьяниться всеми радостями жизни и могучий природный оптимизм — все эти караджалевские черты проявились в последние месяцы его жизни, когда он, по-видимому, был тяжело болен, возможно, догадывался об этом, но никому, вероятно, даже самому себе, не признавался в серьезности недуга.
И все-таки его последние письма, последние мысли и даже последние шутки пронизаны предчувствием близкого конца.
Вернувшись из очередного вояжа в Румынию, которому суждено было стать последним, Караджале немедленно написал Паулю Зарифополу в Лейпциг, что он мечтает о «дакоримском ужине» в любимой гостинице «Сак-сенхоф». Он обещал приехать в Лейпциг с женой, детьми и Челлой Делавранча, гостившей в это время в Берлине. Караджале писал:
«Уж очень я соскучился по уютному уголку в буржуазном садике моей любимой гостиницы, где надеюсь, после моего перехода в иной мир, городской совет и примария родного города Плоешти прибьют мемориальную доску с прочувствованной надписью: «В этом месте наш любимый Герр Директор любил предаваться трансцендентным рассуждениям».
И о своей будущей смерти Караджале говорит шутя. Впрочем, он еще в предыдущие годы уверял друзей, что надеется на радостную и веселую смерть, — это все, что может себе пожелать человек на склоне лет, это лучшее пожелание, которое только можно придумать адресовано трансильванскому литератору Александру Чиура, приславшему ему свою книгу «Воспоминания». Караджале благодарил автора и сообщал, что книга ему понравилась. Затем он долго слушал игру Челлы Делавранча на рояле. Известная уже тогда пианистка, которую Караджале знал с детства, гостила в Берлине и, как всегда, жила на квартире ближайшего друга своего отца.
День прошел, как обычно. И в этот день домашние слышали смех Караджале, его шутки, его рассуждения о музыке. Потом наступил вечер, на Инсбрукерштрассе легли вечерние тени, звенели конки, кричали разносчики и продавцы вечерних газет.
И вечер прошел, как обычно. Это был теплый июньский вечер со слабым ветром, с возбуждающими запахами, проникающими сквозь широко открытые окна квартиры на Инсбрукерштрассе, 1. Там, за окнами, шумел своей пестрой, разнообразной жизнью огромный чужой город. Здесь, в квартире, царила обычная атмосфера, все разговоры касались Румынии и румынских дел. Когда жена, дочь и Челла Делавранча ушли спать, Караджале, оставшись наедине с сыном, которого он ласково называл Луки, разговорился с ним о принципах построения шекспировской драмы. Караджале хорошо знал Шекспира и по своему обыкновению тут же сыграл несколько сцен из «Леди Макбет». Караджале говорил о судьбе — он ведь всегда верил в судьбу, несмотря на свой ясный ум и рационалистические убеждения. Перейдя к своей собственной судьбе, отец снова постарался объяснить сыну, почему он отказался участвовать в недавнем юбилее, почему покинул Румынию и стал добровольным эмигрантом.
