Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)
Спрашивать дальше было бы бесполезно: иногда Муня воздвигает перед собою непроницаемую перегородку, и за нее не проникнешь. Снизу послышался шорох, сквозь стеклянную дверь замелькал огонек. По лестнице наверх тихо поднималась с зажженной свечой в руке Лохтина. Ее белая козья ротонда тяжелыми складками тянулась за нею. Мигающий огонь, просвечивая сквозь разноцветную ткань покрывал, становился ослепительно большим, окружая сиянием странное существо, бесшумно двигавшееся вверх по лестнице. И было что-то жуткое в этом белом призраке.
Прошло несколько дней. Как-то вечером мы встретились у Р. с Люб. Вал. Она жаловалась на нездоровье, прикладывала ладонь ко лбу, была чем-то озабочена и печальна. Когда она собралась уходить, я тоже встала и мы вышли вместе. Со вздохом проверив содержимое своего кошелька, Люб. Валер. подозвала извозчика и предложила мне подвезти меня. Заговорили о Муне. «Не боитесь ли вы, что последствия влияния Ол. Влад. могут быть очень печальны для Муни?» – «Ах, дитя мое, все это ужасно, – вздохнула Люб. Вал., – Ол. Влад. – тяжелый крест для меня. Ее влияние на Марусю огромно, и только моя надежда на милосердие моего бога (она всегда говорит «мой бог», переводя с французского) помогает мне переносить все это. Entre nous я не могу понять Григ. Ефим. Я твердо убеждена, несмотря ни на что, если бы он хоть раз серьезно сказал Оль. Влад. свое мнение об ее выходках и велел ей прекратить эту блажь, она послушалась бы без сомнения. Но он это не делает, и они разыгрывают непристойные сцены, а каково мне при этом присутствовать и знать, что моя дочь, девица, все это видит и слышит. Вы сами видели, знаете, сколько раз видели, что это такое за комбинация Гр. Еф. и Оль. Влад., они это точно нарочно выделывают, а Муня и Ол. Вл. заключают из его поведения, что он очень рад и только для смирения ругает Ол. Влад.». – «Отчего же вы не примете меры, чтобы устранить Муню от Ол. Влад.?» – спросила я. Люб. Вал. горько рассмеялась: «Что вы, дружочек, да разве это можно? Маруся при ее экзальтации в подвал скорее уйдет жить, чем оставит Ол. Влад. Нет, нет, я должна терпеть и это, как терплю многие поступки Гр. Еф. и гляжу на них сквозь пальцы. Ведь если их принять всерьез, тогда все полетит кувырком, все понятия перевернутся. Но я поступаю так же, как наш несчастный царь. Я беру от Гр. Еф. все его изумительные дарования, его дар утешения, его необыкновенную прозорливость, ум, тактику обращения и пропускаю мимо все это недопустимое обращение с женщинами, т<ем> б<олее> что с моими дочерьми[49] и со мной Гр. Еф. всегда держал себя корректно». – «Ну а во дворце?» – поинтересовалась я. Люб. Вал. задумалась. «Видите ли, дружок, – сказала она наконец. – Как там ни говорите, а царица все-таки несколько нездорова (ввиду извозчика разговор перешел на французский). У нее есть свои иdее fux[50], она думает, что Гр. Еф. святой пророк. А он в свою очередь уверил ее, что дух его передается только через прикосновение, поэтому, конечно, он их всех там обнимает и целует, но к этому так привыкли и он это делает так естественно, что никого не шокирует, только одна Тютчева да еще от<ец> Александр[51] протестовали, а так я не слыхала от Ани[52], чтобы по этому поводу были выступления. В публике ходит вообще слишком много вздорных слухов». – «Ну а как же царь?» – спросила я. «Его положение трудное, – грустно сказала Люб. Вал. – Вот эта война несчастная и все неудачи в министерствах и в синоде и в то же время царица со своим безумным страхом за жизнь наследника. Ему там совсем голову скружили. Недаром нам Гр. Еф. рассказывает, как царь его не раз спрашивает: «Григорий, скажи, я царь – спрашиваю тебя, царь я или нет?» Это очень характерно, значит, у него являются сомнения в том, что он может свое желание провести. Иногда его заставляют прямо против воли, особенно когда дело не касается политики, там он менее податлив. Вот, напр<имер>, вся эта история с епископом Варнавою и открытием мощей Иоанна Тобольского. Мой бог, какой это получился неслыханный скандал! Вы, вероятно, знаете всю эту историю по газетам, но мне-то она солоно пришлась, я сама принимала участие в этом открытии своим сочувствием по настоянию Маруси и покров на раку жертвовала. С чего пришло в голову Григ. Ефим. сделать этого мужика Варнаву епископом, я понять не могу! Так, кучер какой-то, un grand brigand[53], бродяга, а не епископ. Но этого им мало показалось, и они решили мощи открыть в Сибири! Я думаю, что Григ. Еф. был вовлечен во всю эту историю по своей неопытности и доброте. Это такой пройдоха, Варнава! Но результат получился ужасный! Они там открывают мощи – здесь Синод запрещает, Варнава телеграфирует царю, царь разрешает – Синод опять запрещает, все волнуются, поневоле тут спросишь: царь я или не царь? – и в конечном итоге Самарин покидает пост обер-прокурора, а скандал так и остается скандалом, и главное тяжело, когда все это лично вас касается, это соблазн один, а не прославление! Такой шум, где тут святость! Ольга Влад. все время кричала, что ее бога замыслили погубить, дело даже до участка доходило. Ах, это ужасно, ужасно! и нет никаких надежд, чтобы она образумилась, вот попробуйте поговорить с нею, она все еще у нас. Заезжайте, она вас очень часто вспоминает».
На другой день вечером я пошла на Мойку. Меня сразу провели вниз, где Муня сидела у Лохтиной. Она была в очень возбужденном состоянии, приподнимаясь на постели, резко жестикулируя и выкрикивая отдельные слова. Едва увидав меня, Лох. заговорила залпом: «А ведь мы с Мунькой сегодня у Анны были, знаешь, отец очень о ней молится, ведь он ее воскресил, воскресил – она совсем умирала[54]. Не люблю я ее, тоже притворщица. Сегодня так и кобенится, и туда, и сюда. Не люблю, не люблю, то не так, это не этак, у, у, у!!! К стене отворотилась, отец в красной рубашечке был, такая радость, ей бы петь, петь! счастье ей, счастье. А она-то кобенится, а она-то морщится, не люблю, не люблю, и Александру не люблю, злая она, самомнительница, погубят они его. Притворщицы они, знаю я их, и не любят они его как надо. Разве это любовь, ничем не поступятся, ничего не отнимут от себя, не то это, не то, не то. А если она думает, хорошо делает, что в дела впутывает его, за это грех, грех ей будет. Отец простой, простой, святой, а они им пользуются, разные мерзавцы, и он им поддается по доброте, а ей грех, грех, вина не его, не его. А как мы ехали сегодня с нею (указала она на Муню). Она говорит мне: «Ветер, холодно», – а мне все равно, все равно, собралась и раз, раз поехали на вокзал, народищу мах! мах! Все лезут, лезут, и мы влезли, в угол забились. И вот мы у него, вот и съездили (она весело захлопала в ладоши). Я знаю, Анна меня терпеть не может, ну да все равно, все равно. Он посердился, посердился, ух! а я все-таки к нему приложилась». Вдруг замолчав, Лохтина пристально вгляделась в меня и спросила резко: «Ты каждый день ходишь к отцу?» Я отрицательно покачала головой. «Ну а сегодня была?» – «Нет, не была, – сказала я, – он мне утром звонил, говорил, что уезжает, и велел вечером позвонить». Она яростно накинулась на меня: «Так что же ты не звонишь, ступай, ступай. Мунька, веди ее к телефону, иди звони, а то я и говорить больше не буду». Пришлось идти наверх с Муней. К счастью, нас соединили скоро, и я услышала говорок Григ. Еф.: «Ну кто там звонит? – и, узнав против обыкновения мой голос, обрадовался. – Пчелка, ты, дусенька? Ну приходи, приходи сейчас? придешь?» – «Нет, не приду, Григ. Еф., мы с Муней с Ольг. Влад. беседуем». Он всполошился: «На кой черт тебе Ольга? нашла тоже знакому, брось ее, стерву, приходи ко мне, ждать буду». – «Завтра приду, покойной ночи», – и я повесила трубку. Когда мы сходили вниз по лестнице, Муня ласково и неодобрительно качала головой: «Непременно все скажу Ольге Влад. – поведение с отцом непозволительное». – «Поговорили, поговорили?! – с лихорадочной поспешностью встретила нас Лохтина, – он сам с тобою говорил, сам? – притягивая меня к себе на кровать, допытывалась она. – Что он тебе сказал, что?» – «Обманщицей назвал за то, что не пришла», – сказала я. Откинувшись на подушки, она полежала молча, потом спросила строго: «Ну так что же, будешь ходить как он велит?» Я опустила голову, но вдруг, решившись, сказала откровенно: «Мне не нравится его обращение». Долго молчала Лохтина, потом села в постели, и, откинув вуали, сурово посмотрела на меня. «Это все оттого, – сказала она медленно, – что ты живешь не этим, – она указала на грудь, – а этим, – указала на голову. – Вот жили, жилиумом и завели всех в мрак, в холод, в трущобу! Чувствовать надо, а не умствовать. Как же несчастны были люди, если сам бог сошел на землю, бог Саваоф подставляет им лесенку на небо. Сам бог, веришь или нет? – она наклонилась ко мне. – Он здесь, он здесь – и я заставлю вас признать его!» И, приходя в исступление, она стала выкликать: «Он с на-а-ми!! живе-ет! он с на-а-ми-и сы-ын его здесь и ты его узна-а-ешь, ты знаешь! А если не поверишь, он тебе не откроется, не откроется!! Христос мой здесь, он ско-о-ро при-едет-а я тебе его не покажу, я его спря-ачу-спря-чу, вот так!!» – стыдливо смеясь, она закрылась покрывалами. «Кто приедет?» – переспросила я. «Ну кто же кто?! точно не знаешь! – яростно подпрыгивая на кровати, разрывая четки и звеня всеми своими позвонками, кричала Лохтина. – Батюшка Илиодор, я его люблю, люблю, пусть он сердится, кричит! – запела она. – А все-таки я к нему приложусь, и я его знаю! Ах какой он радостный, какой прекрасный. Несчастная, ты не видала батюшку! Не верь отцу, не верь, он его любит, любит, ух! Мы это не понимаем. Он скоро приедет, и во-орота растворятся, а я ему навстречу побегу, побегу и у-па-а-ду перед ним. А потом я его спрячу. Знаешь, они меня раз схватили и повели, повели в участок, в тюрьму меня за то, что я ношу одежды брачные. А могу ли я одеваться иначе, когда мой бог сошел на землю. Падите ниц! Бог Саваоф сошел к нам!!» Лохтина в невыразимом экстазе поднялась на постели, грозно поднимая руку, глаза ее горели безумным блеском. Муня, вся бледная, не отрываясь, смотрела на нее. Вдруг она стихла и, посидев молча несколько минут, спросила меня обычным спокойным голосом: «Будешь верить в отца?» Я покачала головой: «Нет, не могу!» – «Ну как хочешь», – холодно сказала она и отвернулась к стене, давая понять, что разговор окончен. Когда я с нею прощалась, она сказала чуть слышно: «Не раскайся смотри!»
