Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира
– А дальше что?
– А дальше гоним машину вперед к Большому Неверу и, не доезжая километров полета, сворачиваем по любой лесной дороге еще левее и пробиваемся уж пешком к Магдагаче или Тыгде.
– Это безнадежная затея,- говорил я, прикидывая в уме всю авантюрность его плана.- Зачем это мы поедем на Невер, когда к моменту нашего выхода на шоссе весть о побеге может опередить нас?
– Но ведь мы поедем днем, и на шоссе видно будет, кто и где нас поджидает,- не сдавался Синицын, нервно куря.
– Да разве мы проскочим по шоссе, которое можно перекрыть в любом месте? Ведь это не танк, хотя и против танка есть средства. Нет, Глеб, ничего из этого не выйдет. Надо придумать что-нибудь другое.
Синицын швырнул потухший окурок, перевернулся на спину и, немного помолчав, предложил выйти на воздух:
– Пойдем под навес отбивать косы, пока все спят и бабки свободны. Там никто нам не помешает.
Накинув на плечи сухие бушлаты, мы выскочили вон из барака.
– Куда вас понесло в такую мокреть?!- услышали мы голос бригадира, который спешил под крышу из отхожего места.
– Косы бить!-ответил я не оборачиваясь.
– Вот черти, и тут хотят первыми быть!- беззлобно, а скорее, с гордостью прокричал он и побежал к бараку.
Надо сказать, что в интересах нашего замысла мы в бригаде старались работать лучше других и вести себя примерно. Эта слава стахановцев давала нам известные льготы и некоторую свободу, не нарушающую, конечно, общий порядок. Поэтому наши тихие разговоры наедине могли быть всегда истолкованы как маленькие производственные совещания.
Выбрав бабки и пристроившись так, чтобы нас никто не мог слышать, мы продолжали начатый в бараке разговор под мерное постукивание молотков. Предложения Глеба у меня всегда вызывали какое-то недоверие, какую-то необъяснимую тревогу и сомнения. Во все его планы непременно входил элемент насилия, и вообще его идеи носили плутовской характер.
Постукивая молотком и наблюдая, как под его ударами оттягивается, как бы отрастая, лезвие косы, становясь все тоньше и тоньше, и прислушиваясь к тому, что говорил Глеб, я припомнил наше с ним знакомство три месяца назад.
В первые дни нашей совместной работы я ненароком спросил, за какие грехи его посадили, полагая, что он осужден по какой-то бытовой статье.
– За язык,- недолго думая, ответил он.- А что?
– Мне думалось, что у тебя скорее бытовая, нежели политическая. Значит, КРА?- спросил я, по-вороньи, растянув этот неприятный звук.
– Верно. Всем за язык припечатали это КРА, коли никакой другой статьи не нашлось.
– Как-то в гараже шофера завели разговор о перебоях с маслом в магазинах,- рассказывал Синицын немного спустя,-и кто-то сказал: «Глеб мало привозит, вот и затор в торговой сети». А я возьми да и скажи, что из колхозов маслозаводы выжимают все без остатка, а сами крестьяне давно позабыли о вкусе масла. «Ну уж это ты врешь!»-бросил один дружок-заправщик. Меня аж зло взяло, как будто я деревни не знаю. «А ты съезди туда хоть разок,- говорю ему,- и посмотри, на чем жарят картошку колхозники. На молочке жарят – вот на чем! А ребятишки обрат пьют, целого-то им мало достается».
Об этом разговоре я и забыл, да следователь напомнил. «Ты,- говорит,- вражья шкура, клевету и антисоветчину разводишь, колхозников разлагаешь своими выдумками». И пошел, и пошел городить, чего не было, о чем я никогда и не думал, не то чтобы говорить. Без битья не обошлось, а я не люблю, когда бьют, да и никто не дюбит. Потом в протоколе подписал, что верно, говорил я в гараже о жареной картошке на молочке и про обрат… Дали восемь лет, паразиты на теле народном!
Этот рассказ поколебал тогда мое недоверие к нему И все же теперь я с сомнением подумал: а серьезно ли относится он к нашему замыслу о побеге? По силам ли ему этот сложный и тяжелый путь почти в восемь тысяч километров? Восемь тысяч! Тут потребуется не только ловкость, но и огромное мужество, и находчивость, и напряжение всех сил, смелость и выдержка…
Его предложение о налете на грузовую машину тоже было похоже на одну из его многочисленных лихих авантюр там, на воле, о которых он не раз мне рассказывал. Однако я попытался прогнать эти сомнения. Другого, лучшего спутника в дальнюю дорогу у меня все равно нет, а идея побега опять захватила целиком и безраздельно, хотя я еще и не мог разработать ее во всех деталях, как мы разработали когда-то с Балашовым.
В тот дождливый вечер мы так ни до чего и не договорились. Шли дни и недели. Начался август, такой же теплый и светлый, как и июль. Дождей больше не было, и уборка сена шла довольно успешно и споро.
К середине августа мы выкосили более двух третей всей площади этой равнины, и впереди уже были видны ясные очертания сопок, окружавших ее с противоположного конца. За полтора месяца мы исходили эти два-три квадратных километра вдоль и поперек, обшарили косами и граблями вокруг каждого куста и каждого дерева, «облизали» каждую кочку, зарезали сотни лягушек и полевых мышей и полакомились каплями шмелиного меда из разоренных гнезд, попадавшихся на прокосе. По всей равнине, если не загораживало какое-нибудь дерево, можно было насчитать не менее сотни стогов сухого, зеленого, пахучего сена.
Возвратясь как-то вечером с покоса, некоторые из нас получили посылки и письма из дома, доставленные кладовщиком, ездившим в лагерь за продовольствием. Посылки выдавались в продуктовой кладовой-каптерке за оврагом. Сестра Маша прислала мне кучу приятных и полезных вещей, собранных совместно со старшей сестрой Полей. В обшитом ящике были сыр и охотничья колбаса, которая не портилась долгое время, литровая банка с каким-то жиром и несколько пачек галет. Были тут и очки в простой темной оправе, купленные лет пять назад. Другие, более модные, были отобраны в тюрьме. Все эти годы очков я не носил, что впоследствии мне помогло…
Самым приятным и важным подарком в этой посылке был еще нестарый темно-синий костюм. В одном из укромных уголков за подкладкой было зашито пять тридцатирублевых бумажек, специально помятых, чтобы они не хрустели при ощупывании одежды. Ох, Маша, Маша! Кто тебя учил конспирации? Маша правильно поняла мои намеки и точно выполнила просьбу.
Теперь у меня собственных денег было около трехсот рублей, и, если принять во внимание непортящиеся продукты, на такой капитал одному, пожалуй, можно было доехать и до Свердловска. Я не знал точно, сколько денег имеет Синицын, но он говорил, что хватит до Урала. Было решено, что все деньги в последнюю минуту будут сложены в моем чемоданчике.
Об этой денежной помощи я ему все же не сказал. Охранник, вскрывавший посылку и просматривавший ее весьма небрежно, костюм лишь встряхнул, ощупал карманы и бросил его тут же на лавку. В благодарность он получил от меня две пачки «Беломора»- плата весьма скромная за богатства, не обнаруженные им.
