Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира
Сборы арестанта недолги: весь скарб умещался в небольшом самодельном бауле-чемодане из фанеры или обыкновенном мешке с лямками, именуемом в лагерях сидором. У меня был небольшой фанерный чемодан мышиного цвета с петлей и накладкой для замка, который, правда, отсутствовал. В чемодане кроме рубашки и пары белья лежали жалкий набор портняжных принадлежностей, кисет с махоркой и непременные писчая бумага и карандаш, которыми нас хотя и не снабжали, но которых, слава богу, и не отбирали, когда эти ценности обнаруживались в посылках.
Когда поутру разноголосая толпа косарей собралась ближе к воротам, у всех были веселые лица и хорошее настроение, как будто людям объявили об амнистии. В ворота проходили солидно и не спеша. Охрана, сопровождавшая нас, состояла всего из пяти стрелков во главе со старшиной плюс две клыкастые овчарки. Нас внимательно сосчитали, пропуская через ворота, а когда все вышли, снова пересчитали. Было нас семьдесят пять человек, в том числе бесконвойная обслуга: десятник и два бригадира, кладовщик-хлеборез и упитанный повар.
Оставшиеся в лагере провожали нас завистливыми улыбками, махали на прощание шапками, а иные кричали вслед:
– Грибов не забудьте насушить!
– Варенья побольше, черничного! В тайге теперь самая ягодная пора настает!
Наши так же весело отвечали:
– Все будет, ждите! Мешков и банок пустых присылайте!
– Не надо пустых, лучше с салом и мясом!..
– Прекратить галдеж!- подал голос старший. Но больше для формы.
Конвой знает, что с нашей группой необходимо сразу же установить мирные отношения, основанные на доверии, а не на страхе. Путь неблизок, жить в тайге придется долго, вдали от проезжих дорог. Кто знает, у кого что спрятано в тайнике души…
Лагерь остался позади. По проселочной дороге не спеша выбрались на большак, протянувшийся от Большого Невера до Якутска почти на полторы тысячи километров. Путь наш лежал тоже на север, но по этому, почти безлюдному тогда, булыжному шоссе мы шли не более сорока километров, делая короткие привалы. Идти было легко и весело. Вот только портили настроение изредка проходившие мимо грузовые машины. Они поднимали такую пылищу, что при безветрии она стояла над дорогой серым облаком, застилала свет и мешала дышать. Тогда шутки и веселый говор сменялись проклятиями:
– Техника, черт бы ее забрал!
– Им, шоферне, хорошо сидеть в кабинах – вся пыль под колесами, а мы – нюхай, чихай да плюйся!
– То ли дело, братцы, лошадка! Трусила бы себе помалу, и никакой тебе пыли!
Нестройная колонна растянулась длинной цепочкой. Где-то позади тарахтели две лагерные подводы, нагруженные продовольствием и нашими пожитками. По сторонам дороги, петлявшей между невысоких холмов и незаметно поднимавшейся, виднелись черные пни, кустарники и редкие коренастые деревья. Когда-то здесь шумел густой лес, но с увеличением населения заметно поредел и отступил далеко от шоссейки.
После трех небольших привалов мы достигли густой тайги и свернули на едва заметную лесную дорогу. Она ползла меж сопок и шла вверх через небольшие хребты. Достигнув очередной вершины, мы делали короткий привал на перекур и любовались окружающей природой. Ее великолепию не было ни конца ни края. Дивный мир сопок походил на бескрайнее море, по которому разгулялись большие и малые сине-зеленые волны.
Июль в тех местах – самый лучший месяц. Солнце светило долгие дни, дожди были коротки и редки. Птичье лето было в разгаре, и со всех сторон раздавалось разноголосое пение. Все окружавшее нас радовало чрезвычайно, даруя обманчивое чувство свободы.
Заночевали мы на одном из живописнейших плоскогорий – здесь было теплее, чем в распадке меж сопок, да и наблюдать за нами охране было легче. Впрочем, едва ли кто из нас, в том числе и я, думал в ту ночь о побеге; усталость давала себя знать.
И все же после небольшой передышки и горячего супа из пшенной сечки, сваренного тут же походным кашеваром в большом подвесном котле, усталость уступила место лирическому настроению. Люди группировались вокруг балагуров и любителей песни. Кто-то завел грустную арестантскую;
Скрывается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль…
Напев этой песни брал за душу многих, и ее быстро подхватили:
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль…
А в другой группе звучала иная мелодия:
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь.
Меня ты встречать не придешь,
А если придешь-не узнаешь…
С наступлением темноты конвой приказал сгрудиться поплотнее, и вскоре наш небольшой бивак затих под охраной бдительных часовых с собаками на длинных поводках.
На заимке
Так шли мы трое суток. К концу последнего дня дорога заметно пошла под уклон, и перед сумерками мы спустились в широкую долину, на восточном краю которой между редкими лиственницами виднелись какие-то темные, как бы прижатые к земле, старые деревянные постройки. Сверху было видно, как голова нашей растянувшейся цепочки повернула в сторону этих построек, и вскоре мы оказались хозяевами глухого хутора. Это и было целью нашего пути длиной более ста километров.
Итак, мы вдруг очутились в волшебном царстве света, зеленого простора и небывалой доселе свободы. Натуральных щедрот было так много, что я был просто ошеломлен. Не знаю, есть ли на карте Амурской области наша волшебная долина и есть ли у нее название, но я сразу же мысленно назвал ее долиной Доброй Надежды. Она лежала меж сопок, покрытых густым лесом, где, казалось, никогда не раздавалось топора дровосека. В низких местах торчали высокие и прямые, как столбы, зеленые кочки, образовавшиеся от корневищ кустистой осоки. Если заденешь такую кочку, то она лишь спружинит и снова застынет на месте. Вся равнина скорее была сухой, нежели болотистой, трава на ней росла густая и сочная, заселенная тысячами грызунов, птиц и мелких зверюшек. Миллионы диких пчел, ос, мушек и шмелей хлопотливо жужжали в этой богатейшей кладовой таежного нектара.
Три небольших длинных низких барака, в которых мы разместились, были построены из толстых, почерневших от времени, смолистых, вековых бревен. Бараки стояли вытянувшись в ряд, словно в строю, и имели по одной одностворчатой двери. Напротив бараков, за неглубоким оврагом, на взлобке у дороги стояли по отдельности еще три небольших бревенчатых домика. Все эти постройки, как видно, предназначались для жилья в летнюю пору, так как они не отапливались и не имели потолков, а только кровлю.
Двери из толстых кедровых досок висели на прочных кованых петлях. В противоположной от двери стене виднелось узкое, как в монастырской келье, оконце, еще два узких окошка светились в двух торцовых стенах барака. Внутри тянулись однорядные сплошные низкие нары из грубо отесанных плах, на которых, если не постлать сена, спать было невозможно. Из таких же плах был и пол, но балки под ними давно сгнили. Стола в бараке не было. Впрочем, пищу утром и вечером мы принимали под навесом, стоявшим за бараками рядом с небольшой кухней, а полдник дневальные приносили нам прямо на покос. Мы с Синицыным поселились в первом бараке, заняв места против двери. В заднем, третьем бараке была вторая дверь в отдельную выгородку, в которой жили наши «придурки»- нарядчик, десятник и лекпом. В домиках за оврагом, где была продовольственная кладовая, размещалась охрана.
