Вячеслав Козляков - Борис Годунов. Трагедия о добром царе
Узнав о выдаче милостыни, в Москву по всем дорогам бросились голодные люди. По известию «Нового летописца», царь «повеле делати каменное дело многое, чтобы людем питатися, и зделаша каменные полаты болшие на взрубе, где были царя Ивана хоромы». Слух о том, что в Москве можно прокормиться на перестройке двора Грозного царя, видимо, быстро разошелся, но привлек не только тех, кто был способен к черновым строительным работам, но и обычных разбойников. Благая мера грозила превратиться в кошмар и ужас на всех больших дорогах государства, особенно подмосковных, по которым сбирались в столицу будущие наемные рабочие.
Скученность голодающих, не имевших крова в Москве, очень быстро стала причиной «мора». Возникла новая тяжелая проблема: что делать с телами умерших, которых не успевали подбирать на улицах? И снова Борис Годунов нашел быстрый ответ: «повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбирати»[616]. Кроме санитарных мер, в этом была другая, духовная сторона человеческого ухода без покаяния, с которой не могли не считаться люди той эпохи. Поэтому и понадобилось создавать три специальных кладбища — «скудельницы» — для людей, умерших скоропостижной смертью[617]. Авраамий Палицын привел в своем «Сказании» цифры погребенных: «И за два лета и четыри месяца счисляющу по повелению цареву погребошя в трех скудельницах 127 000, толико во единой Москве». И не удержался от возгласа, вспомнив о других неисчислимых жертвах голода: «Но что се? Тогда бысть в царствующем граде боле четырех сот церквей, у всех же тех неведомо колико погребше христолюбцы гладных. А еже во всех градех и селех никто же исповедати не может: несть бо сему постижениа»[618]. О более чем 120 тысячах умерших в Москве от голода писал также Жак Маржерет: «Они были похоронены в трех назначенных для этого местах за городом, о чем заботились по приказу и на средства императора, даже о саванах для погребений»[619]. Кстати, стоит подчеркнуть эту деталь — погребение умерших в Москве царь Борис Годунов брал на свой счет.
Меры по борьбе с голодом коснулись не одной Москвы, но всего государства. В 1602 году была достроена Смоленская крепость, и завершение ее строительства тоже укладывается в продуманную логику организации общественных работ. Царь Борис Годунов послал в Смоленск огромную сумму в 20 тысяч рублей. Но ни раздача милостыни, ни попытки занять людей работой и дать им твердый заработок не помогали. Еще летом 1603 года ганзейские послы, проехавшие от Смоленска до Москвы и от Москвы до Новгорода, запечатлели жуткую картину голода (притом что сами они довольствовались из казны весьма богато и разнообразно, и винами, и медом): «Здесь мы должны упомянуть с сердечным прискорбием, что как в самой Москве, так и по всем местам, где нам пришлось проезжать, царили сильнейшая, неслыханная дороговизна, голод и кручина, так что население целых деревень оказывалось вымершим с голоду в такой мере, что даже в Москве трупы погибших голодною смертью вывозили на 6, 8 и более возах ежедневно. И во время пути мы не раз видели, как бедные люди по деревням собирали барашки орешника или соскабливали с сосен кору, заменяя себе этим хлеб, так что в иных местах, вследствие обдирания коры, погибли целые сосновые леса. Иногда же эти несчастные люди пекли себе хлеб из соломы и молотого сена… Одним словом, во многих местах вследствие дороговизны и голода положение было в высшей степени плачевное»[620].
Многие были уверены тогда, что счастье навсегда отвернулось от жителей Московского государства; многие готовы уже были искать виноватых. Как ни велико было желание царя Бориса помочь всем нуждающимся, сделать это он все равно не мог. Люди оставались один на один со своими несчастьями, но важно понять, какой выбор они делали. В Житии муромской дворянки Ульянии Осорьиной, написанном ее сыном, рассказывается о бедствиях голодных лет времени царствования Бориса Годунова. В нем показано, как в течение немногих лет приходит в упадок хозяйство вдовы Ульянии, выбравшей путь выживания вместе со своими «рабами» и «челядью», то есть крестьянами и холопами: «В то же время бысть глад крепок во всей Русстей земле, яко многим от нужда скверных мяс и человеческих плотей вкушати, и множество человек неисчетно гладом изомроша». Ульянию, как и других, постигли неурожай и голод, но она пыталась накормить своих людей и удержать их от пагубного воровства, распродавая собственное имущество: «В дому же ея велика скудость пищи бысть и всех потребных, яко отнюдь не прорасте из земля всеяное жита ея. Коня же и скоты изомроша. Она же моляше дети и рабы своя, еже отнюдь ничему чужу и татьбе не коснутися, но елико оставляшася скоты, и ризы, и сосуды вся распрода на жито и от того челять кормяше и милостыню доволно дояше, и ни единаго от просящих не отпусти тщима рукама. Дойде же в последнюю нищету, яко ни единому зерну не остатися в дому ея». Видя, что уже не может прокормить своих крестьян, Ульяния Осорьина дала им вольную: «Она же распусти рабы на волю, да не изнурятся гладом»[621]. Немногие оставшиеся с нею люди собирали кору и лебеду и пекли «хлеб», который был сладок странникам и нищим, ибо испечен был «с молитвою». Сама же вдова Ульяния не возроптала, а все приняла со смирением.
В этом житийном повествовании отразилась еще одна важная деталь социальной истории той эпохи. Проблемы с тем, чтобы прокормить крестьян и дворовых людей, возникали прежде всего у небогатого мелкопоместного дворянства, жившего в уездах Московского государства. У приказчика крупной боярской вотчины всегда было больше возможностей собрать излишки хлеба, перераспределить его для нуждающихся или ссудить зерном крестьянина в счет будущего урожая. Но большинство поместий в Московском государстве были другими. В южных уездах случалось и так, что сын боярский одновременно нес службу и пахал землю. Городовые дворяне и дети боярские жили со своими крестьянами и холопами в одном сельце, а не в отдельных усадьбах, как в более позднее время. Дворянин мало чем отличался от подавляющей массы крестьянского населения страны и по костюму, и по своей образованности.
Налоги и продажи
В условиях начинавшегося голода царь Борис Годунов вынужден был изменить правила крестьянского выхода своими знаменитыми указами 1601–1602 годов. Особенно популярны были эти указы у советских историков, видевших в них этапную меру в закрепощении крестьянства[622]. Однако советская историография, трудившаяся над изучением «классовой борьбы» и рассматривавшая события Смутного времени прежде всего как Крестьянскую войну, запутала прозрачный, ясный и четкий смысл упомянутых указов. Для того чтобы понять, какие цели преследовал указ 28 ноября 1601 года о крестьянском выходе, надо представлять себе как структуру тогдашнего общества, так и характер распределения земельной собственности. Суть принятых Борисом Годуновым мер прекрасно объяснил Степан Борисович Веселовский: «Очевидно, что в голодные годы многие землевладельцы, особенно мелкие, не могли или не хотели помогать своим крестьянам, но в то же время не желали им давать отпускных, чтобы не лишиться в будущем рабочих рук. Другие же землевладельцы, у которых были средства прокормить голодающих беглых, не принимали их к себе, опасаясь понапрасну „истощить себя“, как выражается указ, так как позже прежние господа могли вернуть к себе судом этих беглых. На почве голода ярко сказались темные стороны лишения крестьян права выхода»[623].
