Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918
Володя был страстно и нежно привязан к своей семье, и особенно к матери, которую обожал. Она платила ему тем же и понимала его лучше, чем отец, душевный строй которого был совершенно иным, чем Володин, чем то, что и делало брата таким необыкновенным. Отец относился к его литературным упражнениям как к развлечению и смотрел на него с оттенком удивленной снисходительности. Очевидно, Володя был для него чем-то вроде забавного утенка, который вылупился в гнезде орла.
Шел, как мне кажется, 1915 год, когда Володя окончил Пажеский корпус и стал офицером гусарского гвардейского полка. Несколько месяцев он был на войне, служил как в полку, так и в штабе моего отца, когда тот командовал армией. Но у него не было склонности к военной службе, он нелегко переносил тяготы войны, к тому же он у него были слабые легкие. Несколько раз его приходилось отправлять с фронта домой с высокой температурой и сильным кашлем, и в конце концов ему пришлось ехать на лечение в Крым. Климат российского Севера не подходил ему, он не мог к нему привыкнуть.
Вне всякого сомнения, глубоко в его сердце жило предчувствие того, что уготовано ему судьбой, но это предчувствие не будило в нем ни горечи, ни сожалений, только горячее желание совершенствовать свой ум и самовыражаться. В течение последнего лета он писал не переставая. Казалось, вдохновение никогда не покидает его. Он сидел за пишущей машинкой и без остановок писал стихи, которые почти не нуждались в правке. И несмотря на такую плодовитость и этот чисто механический способ письма, качество его стихов постоянно улучшалось. Тогда мне казалось, что скорость его работы была несколько чрезмерной. Помню, однажды я сказала ему, что, выливая такие потоки новых стихов, он не оставляет себе времени шлифовать их. Тогда он сидел за своим рабочим столом, подпирая одной рукой щеку, в то время как другой поправлял стихи, которые только что закончил. Выслушав мои слова, он повернул ко мне свое всегда бледное лицо и улыбнулся печально и как-то загадочно:
– То, что я пишу сейчас, приходит ко мне в совершенно законченной форме; измененные, они только утратили бы свежесть вдохновения. Я должен писать. После того как мне исполнится двадцать один год, я больше писать не буду. Все, что сейчас во мне, должно найти свое выражение сейчас; потом будет слишком поздно…
И его работа продолжалась. В стопочку страниц, лежавшую у его локтя, добавлялись новые аккуратно отпечатанные листки со звучными рифмами. В более легкомысленном состоянии он рисовал очень хорошие карикатуры. Был целый альбом рисунков, изображающих забавные эпизоды нашей семейной жизни. Они были такие остроумные и меткие, что на них нельзя было смотреть без смеха.
В то время мои сводные сестры были еще маленькими и жили своей отдельной детской жизнью. Они не были похожи друг на друга внешне, и характеры у них были разные. Старшая, Ирина, была худенькая, задумчивая и чувствительная девочка. У нее были правильные черты лица, и она походила на отца. Вторая, Наташа, была веселой и живой, с вздернутым носиком, пухлыми розовыми щеками и красивыми белокурыми локонами. Отец испытывал к своим младшим детям совершенно особую нежность, а они обожали его.
Я никогда не умела обращаться с детьми. Слишком отчетливо помню свое детство, и все, что в поведении взрослых людей тогда удивляло и ранило меня, теперь, казалось, каким-то странным образом перенеслось на мои отношения с детьми. Импульсивно я старалась стать ближе моим младшим сестренкам, старалась показать им, что я понимаю их лучше, чем они думают, но все мои усилия пропадали даром. Они не боялись меня, нельзя сказать, что они не доверяли мне, но в их представлении я неизменно принадлежала к категории взрослых. Только одна вещь крепко объединяла нас: наша общая детская любовь к отцу. Это такое прочное чувство, что даже сейчас наши отношения строятся главным образом на наших воспоминаниях о нем.
Девочки боготворили Володю и беспредельно восхищались им. Он пользовался этим, чтобы заставить их выполнять все свои желания. Репетируя с ними роли в пьесах, которые написал, он безжалостно гонял их часами. Чрезвычайно польщенные его вниманием, сестры терпеливо сносили его грубость, брань, даже шлепки. Он часто заставлял их плакать, и все же каждую новую пьесу они встречали с неизменным восторгом и совершенно не ценили, когда я или какой-нибудь другой взрослый пытались защитить их от Володиной тирании.
В начале лета я уехала в Москву. В то время все друг другу советовали, как лучше всего спрятать драгоценности и имущество. Наши деньги и ценные бумаги были конфискованы в самом начале революции, и у нас оставалось лишь то немногое, что находилось в частных банках. У меня также было достаточно драгоценностей, которые сами по себе составляли большой капитал, и мне нужно было придумать, в какое место поместить их, где они были бы сохраннее. Один друг порекомендовал мне Московский ссудный банк. Я послушалась его совета и, взяв свои футляры с драгоценностями, поехала в Москву, где остановилась в обители тети Эллы. Я не видела ее несколько месяцев. Ничто вокруг нее не изменилось, атмосфера была все та же, но меня поразил усталый и больной вид тети. Она, которая всегда была в работе, теперь проводила большую часть времени в плетеном шезлонге с какой-нибудь вышивкой или вязаньем в руках.
Мы обстоятельно поговорили о текущих событиях и о причинах, которые вызвали их. Однажды вечером, когда я рассказывала ей о жизни арестованного императора и его семьи, я добавила, что если она хочет послать им письмо, то я могла бы найти способ доставить его. Ее глаза стали жесткими и холодными; губы сжались. Она достаточно резко ответила, что ей нечего сказать сестре, они давно уже перестали понимать друг друга.
Я молчала. Больше ничего не было сказано, но я ясно почувствовала в ее ответе отзвуки того, что произошло между ними за два месяца до революции во время их последней встречи. Это была кульминация долгих усилий моей тети показать сестре, куда заведут ее и всю Россию неискренние советники и упорство в собственных заблуждениях.
Время от времени звучал сигнал тревоги. Совет солдатских и крестьянских депутатов обретал все большую и большую власть. С начала лета, а особенно со времени приезда Ленина, свержение слабого Временного правительства ожидалось в любой момент. День восстания назначался уже не раз, и у многих была точная информация относительно шагов и намерений большевиков. Мы жили слухами или предостережениями самого различного характера, которые посылали нам наши неизвестные доброжелатели, чье рвение преувеличивало и даже искажало факты.
Однажды в начале июля, поздно ночью, когда мы уже давно спали, в мою дверь раздался стук. Проснувшись, я увидела на пороге своей спальни Марианну Зарникау, одну из дочерей моей мачехи от первого брака. Она сказала, что мы должны немедленно одеться и ехать в Петроград. Она приехала оттуда на автомобиле, чтобы привезти нас. По полученной ею информации, восстание большевиков назначено на следующий день и в их планы входило приехать в Царское Село на броневиках и вырвать у Временного правительства императора и его семью.
