Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
А мой двоюродный брат служил пограничником на Дальнем Востоке, и он потом рассказывал, что к ним привезли на работу много арестованных женщин и так к ним жестоко относились, что люди возмущались и стали их жалеть. Но потом им всем сделали такие таблички на грудь: «Я изменила Родине», и народ от них сразу отвернулся… Измену никому не прощали…
Но, например, начальником полиции у нас был некто Мешечников, и у него был пасынок. Так этот парень даже ушел из дома, не захотел вместе с предателем жить. И когда пришли наши, то его не тронули, а этого Мешечникова поймали аж в Рыбнице, привезли к нам и повесили. Человек двенадцать там висело, причем приказали их не снимать, пусть люди смотрят… Это мне уже родители потом рассказывали.
И вот мне еще вспомнилось, как уже где-то в 50-х, что ли, я читал в «Известиях» статью, которая называлась: «Хенде хох». Где-то на Украине два кума выпили, и один из них в поле случайно нашел немецкий склад с обмундированием и оружием. Недолго думая, он переоделся, взял автомат и вернулся к куму. Повел его на этот склад, заставил переодеться. «А куда мы пойдем, зачем?» – «Сейчас проверим, как работает советская власть». Оба, конечно, сильно выпимши. Пришли в правление колхоза, а там как раз собрание. Они всем: «Хенде хох». Построили всех. «Коммунисты, выйти из строя». Кто-то вышел, а одного спрашивают: «А ты чего не выходишь?» А он им в ответ: «Я не коммунист, при немцах я этих коммунистов сам лично душил…» Как оказалось, это был большой предатель, который числился в розыске… Конечно, их арестовали, но зато и этого предателя вычислили. Ну, тому, конечно, точно – расстрел, а этим по три года дали. Как говорится, и смех и слезы…
– Но у вас, например, не возникало идеи убить того же Добу?
– Понимаете, они же всех строго-настрого предупредили. За смерть каждого своего они расстреливали по тринадцать, что ли, человек… Поэтому полицаев у нас не убивали, они просто иногда пропадали по-тихому, без следов…
– Подпольщики или партизаны были в округе?
– Знаю, что партизанского отряда у нас в округе не было, зато были подпольщики, правда, к себе они всех подряд не набирали.
Я примерно догадывался, кто из полицаев работал на наших, но меня предупредили: «Языком не ляпай, а то будет плохо». Например, как-то раз меня остановил один полицай и говорит: «Иди на базар и предупреди знакомых, что сейчас будет облава, и с базара будут собирать мужиков на работу». И я так и сделал, причем такое часто бывало. Ведь румыны за работу ничего не платили и не кормили даже, поэтому люди старались к ним на работу не попадаться.
В школе я учился с одним парнем, вроде как Чиосан его фамилия. Он, наверное, был из азиатов, потому что глаза у него были немного раскосые. И хотя он был сирота, но учился очень хорошо, и его в школе поддерживали: одевали, кормили. Я помню, что он был очень патриотичный, активный, и вот про него я слышал, что вроде его арестовали за то, что он у румын покупал пистолеты, но потом его товарищи в Одессе его выкупили и куда-то спрятали. И я этому рассказу не удивился, ведь все знали, что румыны продажные были напрочь.
Но в принципе многих подробностей про оккупацию я не знаю, потому что после освобождения меня сразу забрали в армию, а когда я вернулся, то все уже было решено.
– Но новости с фронта, например, до вас доходили?
– Да, ведь у нас в городе можно было даже купить газету на русском языке «Молва», небольшого формата такая. Вообще, мы, молодежь, старались в город не выходить, а вот женщин они не трогали, поэтому в город чаще всего ходила сестра, и она покупала эту газету. Особенно мне запомнилась одна статья из этой газеты, речь доктора Геббельса. В ней было написано примерно так: «В боях погибло двадцать миллионов русских солдат – это население большого европейского города. И если собрать всю кровь этих погибших, то в этом бассейне можно утопить мавзолей Ленина… А из тел этих убитых солдат можно выложить мост от Москвы до Владивостока…» А в конце такое: «Из тундры движется огромная лавина», я еще подумал, что имеется в виду природная стихия, «и если немецкая армия ее не остановит, то русские танки остановятся в испанских садах…» Ребята, с которыми мы вместе читали, удивились: «Что это значит?» А я им говорю: «Война закончится там, где она начиналась…» – «Да ну?» – «Так ведь это не я, это же сам Геббельс так говорит…»
Помню, что когда мы узнали о победе под Москвой, то этнические немцы только отмахнулись: «Вот лето опять наступит, так наши и Москву возьмут, и Сталинград…»
– За счет чего жили в период оккупации?
– Мы взяли из колхоза наши полтора гектара земли, которые нам вначале дали, а потом забрали. Отец брался то ремонт сделать, то еще что-нибудь, но это для частников, а не немцам. Я ему, конечно, помогал, но вообще работы было очень мало, поэтому фактически вели натуральное хозяйство.
А иногда и румыны привлекали к временным работам: если надо что-то разгрузить, дров наколоть, сами-то они не хотели работать. Или помню, как-то зимой нас привлекли для работ по сужению железной дороги. А еще как-то раз нас поймал один румынский солдат и отвел чистить их казарму. Там были только дневальные, и уйма грязи. Но когда начали подметать, то поднялась такая пыль, что мы даже друг друга не видели. В это время как раз пришел офицер и как начал кричать. Хорошо еще, я догадался выйти во двор, а то он начал всех подряд лупить нагайкой.
Помню, что пооткрывались всякие лавочки. Какие деньги были? Оккупационные марки в основном ходили и леи, но меньше. Помню, что за целый день работы женщинам платили марку, а мужчинам – две. Но вот, кстати, на работу в Германию у нас никого не забирали, я такого не помню.
– Вы упомянули об этнических немцах. На каком они были положении?
– У них были серьезные права, и они жили значительно лучше нас, потому что им и земли выделили, и лошадей. И хотя они и при советской власти не бедствовали, и передовыми были, и жили наравне со всеми, но вот все равно обрадовались немцам… И очень быстро стали нас считать за людей второго сорта, хотя еще вчера мы все вместе жили… Так они их быстро настропалили, что вы – «арийцы»… Они носили повязки со свастикой, ходили строем и распевали:
Дойчен – гут!
Юде капут!
Русским тоже, а румынам позже!
А припев был такой:
Смерть жидам, смерть жидовской коммуне!
Потом их молодежь забрали в армию, но не на фронт, а в Германию. Как-то в отпуск приехал один из них, Адлер, причем до войны такой хороший был парень, но уже даже не разговаривал с нами. Мол, кто мы, а кто вы… И вот посмотрите какая разная судьба: его старший брат Илья служил в Красной Армии, а этот у немцев…
